Мир должен знать жестокую правду, скрывающуюся за "великой победой", и он чувствовал, что это было его обязанностью, дать отчет обо всем этом.

– Вы еще не избавились от этой привычки, - сказал голос Ива, прерывающий задачу Терри, а он сел рядом с сержантом.

– Вы имеете в виду писать?
– ответил молодой человек, глядя в серые глаза, освещенные керосиновой лампой. Он не говорил с врачом неделями, и был немного удивлен, что Ив решил приблизиться к нему.

– Да, я видел, как Вы писали множество раз там, в Париже, - небрежно объяснил доктор.
– У Вас так много писем, которые надо посылать?

– Ну, не совсем, - признался Терри, пожав плечами.
– Я пишу не только письма.

– Забавно, Грандчестер, - ответил Ив с ироничной усмешкой.

– Что забавно?
– спросил заинтригованный сержант.

– То, что Вы были моим пациентом в течение месяцев, а я никогда не спрашивал Вас о Вашей профессии. На что Вы живете? Вы журналист или писатель?

– Понятно, - улыбнулся Терри, понимающий комментарий Ива.
– Я актер, - ответил он просто.

– Что?
– удивился Ив.
– Вы имеете в виду, что Вы играете на сцене и носите костюмы и грим?

– Да, верно. Я делаю эти странные вещи, - признал Терри, усмехнувшись, - но я не представляю своей жизни без всего того, что связано с театром, и поверьте мне, люди считают, что у меня получается, - сказал он, приподнимая бровь.

– Если Вы так говорите...
– все, что мог ответить Ив.

– Но еще я люблю писать, - продолжал Терри, держа страницы, которые он только что нацарапал на кожаной папке.

– И о чем Вы пишете?
– равнодушно спросил Ив.

– Сейчас у меня наметилось несколько рассказов, - объяснил Терри, чувствуя, что вечерний холод начинал пробирать его до костей, - например, молодой рядовой, чью жизнь я не смог спасти этим утром, мой капитан, человек, обычно наслаждающийся хорошим разговором, но притих и заскучал в течение этого месяца, как человек доверил мне последнее письмо, которое он написал своим детям, прежде чем немецкий снаряд взорвался перед ним, и молодой доктор, который, кажется, отчаянно ищет своей смерти каждый раз, когда я вижу его в действии, - сказал сержант, подчеркивая последнее предложение со всем намерением.

Ив повернулся, чтобы увидеть синие радужные глаза с обиженным взглядом.

– Легко судить, когда у тебя есть распятие, висящее на твоей шее, - горько буркнул французский доктор.

– Как я могу судить человека, который страдает от той же боли, которую я испытал много раз в своей собственной жизни?
– ответил Терренс искренне.
– Вы неправильно меня поняли, Бонно.

– Возможно, но то, что я теперь вижу - что мое существование стало поздней осенью, и я не могу этого остановить, - признал молодой доктор дрожащим голосом, пряча глаза от пристального взгляда Терри.

– Столь безответственный поиск собственной смерти никогда не будет решением, - парировал сержант.

– С каких это пор Вы стали моим советником?
– отвечал Ив, защищаясь.

– Бонно, я не гожусь никому в советники, - ответил Терри, вставая, - но не так давно я был в такой же депрессии, и поверьте мне, она был безжалостной, потому что я переносил ее в течение нескольких лет, заполняя свое сердце раскаянием и самообвинением. Я жаждал смерти настолько, насколько Вы жаждете ее; однако, теперь я благодарю Бога, что Он не дал мне того, чего я просил. Человек намного мудрее, чем я когда-нибудь буду, научил меня тогда, что ничто не написано на страницах наших личных историй, пока мы не осмелимся начертать свою собственную судьбу, и пока мы живем, есть надежда, чтобы написать лучшую страницу в следующий раз. Не лишайте себя этой возможности. Спокойной ночи, доктор, - сказал он напоследок, унося с собой лампу и исчезая в темноте. Ив остался наедине со своими мыслями.

Вечером 29-го октября Кенди смотрела на проливной дождь над большой палаткой, где она стояла, когда она почувствовала необычное беспокойство в сердце, что заставило ее дотронуться до кольца, которое она носила на шее под белой униформой.

– Боже, Боже!
– шептала она.
– Защити его этим вечером! Пожалуйста, не покинь нас теперь, Господи! Я не думаю, что когда-нибудь справлюсь с потерей, если он сейчас умрет!

Осенний ливень продолжал купать грязную землю, и издали ей было видно солдат, бегущих по лагерю.

Наступление в Аргонский лес было совсем не просто для обеих Союзнических армий. Однако, после долгих дней кровавой борьбы, немцы начали отступать, еще отказываясь оставлять свои позиции в лесах. К 29-му октября был взят почти каждый редут, но было еще несколько постов, где сопротивлялось несколько человек, ведя непрерывный обстрел с высоких позиций на холмах. Этим вечером обычная атака ненадолго прервалась, и люди за импровизированными баррикадами с недоверием наблюдали за темнеющим горизонтов посреди леса. Всего лишь несколько минут назад двоих из них послали к близлежащему потоку поискать немного питьевой воды.

– Я говорю, это было действительно глупо, - говорил один рядовой, - мы могли продержаться без использования воды.

– Возможно, - отвечал второй, - но она нужна доктору для раненых, - показал он на молодого врача, яростно работающего позади них.

– Да, но мы могли и подождать людей, которые поехали в тыл за запасами, - спорил первый рядовой.
– Когда сержант вернется, ему не понравится подобная идея.

– Может, Ричмонд и Уитман вернутся раньше, - было последним, что успел сказать рядовой, прежде чем пара теней, двигающихся в темноте, захватила его внимание.
– Там они...
– но рядовой не смог закончить предложение, потому что внезапный взрыв, сопровождаемый дождем выстрелов, исходящий от холма на востоке, прервал его.