17 мая 1908 года на заседании Государственной думы лидер октябристов Александр Гучков выступил с разгромной речью. Он обрисовал картину «дезорганизации, граничащей с анархией, которая водворилась во главе управления военного ведомства». Речь была направлена лично против великих князей. Возглавляемый Николаем Николаевичем СГО Гучков назвал «серьезным тормозом в деле реформы и всякого улучшения нашей государственной обороны». Напомнил, что, кроме великого князя Николая Николаевича, генерал-инспектором артиллерии является Сергей Михайлович, генерал-инспектором инженерной части – Петр Николаевич, а главным начальником военно-учебных заведений – Константин Константинович. Все они – «лица, по своему положению неответственные». Если мы требуем от страны жертв на нужды обороны, закончил выступление Гучков, «то мы вправе обратиться и к тем немногим безответственным лицам, от которых мы должны потребовать только всего отказа от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия, которые связаны с теми постами, которые они занимают» [292] . Выступление, по сути, было демагогическим. По закону, армия подчинялась только императору, и в этом смысле все военные были в равной степени «безответственными». Дело, конечно, не в армии, а в политике. Октябристы заключили со Столыпиным джентльменское соглашение: они безоговорочно поддерживают репрессивную политику премьера, а тот обязуется проводить реформы. Хоть и не по вине Столыпина, но реформы – за исключением аграрной – забуксовали. Октябристы теряли поддержку в обществе. Гучкову нужно было изобразить из себя оппозиционера. А лучшей мишени, чем великие князья, и не придумать. На них нападали не только оппозиционеры, но и вполне лояльно настроенные люди. Скажем, генерал-квартирмейстер Генерального штаба Юрий Данилов признавал, что должности генерал-инспекторов были «только вредными синекурами, пригодными для замещения их, по меткому выражению тогдашних критиков «безработными» великими князьями, жаждавшими положения и власти» [293] .

Отношение в обществе к великим князьям было таким, что даже далекая от оппозиционности III Дума согласилась с Гучковым и высказала пожелание, «чтобы руководителями дела государственной обороны являлись лица, по своему положению действительно ответственные» [294] .

Николай Николаевич, и без того вспыльчивый, пришел в бешенство. Он пишет царю истерическое и путаное послание, в котором, впрочем, есть и верное наблюдение: «Престиж великих князей подорван окончательно, и Россия к ним не может относиться с доверием». Правда, Николай Николаевич путает причину и следствие: не престиж подорван из-за Гучкова, а Гучков произнес такую речь, потому что престиж подорван.

Николай Николаевич, обиженный, что за него не заступились ни военный министр, ни премьер, советует царю уволить великих князей, «выразив им благодарность за их ревностную, примерную и плодотворную деятельность» [295] .

Николаша явно ждал, что ему принесут извинения и попросят остаться. Однако Николай II преспокойно уволил великого князя с поста председателя СГО.

Решение царя уволить Николая Николаевича может говорить только об одном – царь очень сильно недоволен дядей. 1908-й был спокойным годом, и в такой ситуации Николай II никогда не отправил бы великого князя в отставку без веских причин. Думская резолюция к разряду веских причин не относилась. Как раз наоборот. Могло сложиться впечатление, что царь принял решение под давлением Думы, а этого Николай II не любил. Но тем не менее уволил.

Хотя должности командующего гвардией и войсками Петербургского военного округа Николай Николаевич сохранил. Преданный ему генерал Данилов уверяет, что великий князь был осведомлен «о работах по подготовке к войне» и мог «апеллировать в случае несогласия» [296] . Однако не апеллировал. А значит – тоже несет ответственность за безобразную подготовку России к Первой мировой.

Первый год войны – звездный час Николая Николаевича. Он назначен верховным главнокомандующим, его величают генералиссимусом. (Николай II, как известно, носил скромное звание полковника, которое присвоил ему отец. Повышать самого себя он считал нескромным.)

Вообще говоря, планировалось, что верховным главнокомандующим будет император. Впервые посты на случай войны с Центральными державами были распределены еще осенью 1902 года Николай II – верховный главнокомандующий, Николай Николаевич – командующий германским фронтом, Куропаткин – австрийским.

Николай II полагал, что возглавлять армию – это его нравственный и даже религиозный долг. Во время русско-японской войны он пишет матери: «Меня по временам сильно мучает совесть, что я сижу здесь, а не нахожусь там, чтобы делить страдания, лишения и трудности похода вместе с армией. Вчера я спросил дядю Алексея, что он думает? Он мне ответил, что не находит мое присутствие там нужным в эту войну» [297] . Слово «эту» подчеркнуто. «Эта» война была слишком непопулярной.

Другое дело – война с Центральными державами. Она должна была вызвать всеобщий патриотический подъем. Это не вызывало сомнений. Сомнение вызывало другое.

Все, кроме военного министра Сухомлинова, понимали, что Россия к войне не готова. Лишь в 1913 году была принята «Большая программа по усилению армии», завершить которую планировалось в 1917-м.

Впрочем, трудно отыскать в истории войну, к которой Россия была бы хорошо подготовлена. И вряд ли, начнись она на три года позже, что-нибудь кардинально бы изменилось. Тем более что Большая программа «лишь в малой своей части имела задачей улучшение организации армии и ее снабжения», «на первое место была выдвинута задача количественного увеличения армии» [298] . Как всегда! Не умением, так числом. Пока Германия развивала тяжелую артиллерию и создавала военно-воздушный флот, российские стратеги планировали сформировать 26 новых кавалерийских полков.

Вообще и власть, и общество относились к надвигавшейся войне с каким-то поразительным легкомыслием. Такое чувство, что во всей стране только два человека предвидели, чем она могла обернуться. Это Александр Гучков и Григорий Распутин. Но первого, заработавшего себе репутацию врага императорской семьи, естественно, никто не слушал, а второй был далеко – лечился в тюменской больнице, после того как одна из бывших поклонниц пырнула его ножом.

Военное министерство готовилось к краткосрочной войне: полгодика – и мы в Берлине. А остальные министры в то же самое время отговаривали царя принимать верховное командование над войсками. Поскольку в первый период Россию, скорее всего, будут ждать поражения. Как сочеталось одно с другим – уму непостижимо.

Весьма осведомленный в подковерных интригах французский посол Морис Палеолог записал в дневнике: «Император хотел немедленно стать во главе войск. Горемыкин, Кривошеин, адмирал Григорович и в особенности Сазонов [299] с почтительной настойчивостью напомнили ему, что он не должен рисковать своим престижем и своей властью, предводительствуя в войне, которая обещает быть очень тяжелой, очень опасной и начало которой очень неопределенно.

– Надо быть готовым, к тому, – сказал Сазонов, – что мы будем отступать в течение первых недель. Ваше величество не должно подвергать себя критике, которую это отступление тотчас вызовет в народе и даже в армии.