Впрочем, проблемы с Владимировичами – это детский лепет в сравнении с головной болью, которую причиняли царю традиционно неугомонные Михайловичи.

«Один там только и есть порядочный человек: прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья», – говорил Чичикову Собакевич. Николай Михайлович Романов дал бы фору Михаилу Семеновичу Собакевичу. Николай Николаевич у него – «слабая душонка», Николай II – «подлая душонка», Александра Федоровна – «стерва», Елизавета Федоровна – «сумасшедшая», салон Марии Павловны – «международная свора парвеню», а сама она – «представительница бошей», Кирилл Владимирович – «напыщенный дурак», Петр Николаевич – просто «дурачок». Французский посол Палеолог только «болтает ерунду», а английского посла Бьюкенена «не считаю за умного человека». Нечего и говорить, какие выражения приходились на долю генералов или министров.

Николай Михайлович всегда страдал от того, что ему не находится подходящего дела. В 1916 году он наконец-то придумал себе занятие – готовить будущую мирную конференцию. Ведь для этого нужны «люди самостоятельные, имеющие образовательный ценз в широком смысле слова, и лица смелые». Профессиональные дипломаты не подходят – «у них отсутствует божеская искра, а преобладает рутина, ослепляющая всякий проблеск вдохновения» [357] . Как ни крути, без Николая Михайловича не обойтись. Царь не спорил, хотя никакого официального поста великий князь не получил.

Вроде бы подходящий повод успокоиться и, как договаривались, заняться любимым делом – изучать историю Венского, Парижского, Берлинского и прочих конгрессов. Однако Николай Михайлович оскорблен, что не добился официального статуса. К тому же с началом войны он просто помешался на немецких шпионах. В этом отношении трудно было выделиться на общем фоне, но великому князю удалось.

Он первым начал обвинять императрицу в симпатиях к немцам. «На днях писал имп. Марии Федоровне о моих сомнениях за будущее, что надо уже теперь зорко следить за возможностью разных родственных немецких влияний, которые только увеличатся при продолжении борьбы и дойдут до максимума в последний период, пред окончанием борьбы, – гласит запись в дневнике от 17 сентября 1914 года. – Сделал целую графику, где отметил влияния: гессенские, прусские, мекленбургские, ольденбургские и т. д., причем вреднее всех я признаю гессенские на Александру Федоровну, которая в душе осталась немкой» [358] .

Странно, почему великий князь забыл про баденские влияния. На самого себя. Ведь его мать – урожденная Цецилия Августа, принцесса и макграфиня Баденская. По отцовской линии он был природный русак: вел происхождение от Павла I, сына герцога Голштинского и принцессы Ангальт-Цербтской.

Августейший патриот сильно переживал и даже жаловался царю, что «дух немцев и жидов силен в нашей прессе» [359] . Вообще-то пассаж про жидов звучит несколько странно в устах записного либерала Николая Михайловича. К тому же ходили упорные слухи, что настоящим отцом Цецилии Августы был не баденский герцог Леопольд, а еврейский банкир Хабер. По крайней мере, Александра Федоровна величала Николая Михайловича внуком еврея.

Царствующая императрица и великий князь вообще не переваривали друг друга. Зато у вдовствующей императрицы Николай Михайлович пользовался особым расположением. Всю войну он забрасывает ее письмами, являясь главным источником информации. С лета 16-го великий князь беспрерывно твердит ей о пагубном влиянии Александры Федоровны. Что не удивительно – в это время о «царице-немке» говорят на каждом углу. Впрочем, первую скрипку тут играет сам Николай Михайлович. Это вообще особенность великокняжеской фронды – они сами выдумывали слухи, сами в них верили, а потом вместе со всей страной ужасались тому, что сами же и придумали.

Братья Николая Михайловича вплоть до осени 16-го сохраняли лояльность. Александр Михайлович, правда, по привычке изводит царя бесконечными претензиями. В это время Сандро командует авиацией. «Во время войны он посвятил себя развитию военной авиации и добился больших успехов», – пишет Мосолов. И тут же добавляет: «Один из наших военных министров часто рассказывал мне о том, какие невероятные трудности создавал руководству военной авиации человек, имевший доступ к царю и ни перед кем не отчитывавшийся» [360] .

Главный конфликт возник по поводу самолетов «Илья Муромец», созданных знаменитым конструктором Игорем Сикорским. В начале войны их признали непригодными для военных целей. Сандро с этим согласился. Однако председатель совета акционеров Русско-балтийского вагонного завода Михаил Шидловский настоял на повторных испытаниях. Они дали хорошие результаты, и под началом Шидловского была создана эскадра воздушных кораблей, подчиненная непосредственно Ставке. «Муромцы» проявили себя с самой лучшей стороны, что, естественно, вызвало досаду у Александра Михайловича. Пришлось признать свою ошибку и терпеть эскадру, которая ему не подчинялась.

Пока «Муромцы» бомбардировали немецкие позиции, Сандро бомбардировал царя письмами с требованием расформировать эскадру и подчинить «Муромцы» командирам авиационных дивизионов. Конечно же – ничего личного, «польза дела диктует» [361] .

26 октября 1916-го начальник штаба Алексеев дает отрицательное заключение на предложение великого князя. По странному совпадению, очень скоро Александр Михайлович оказывается в первых рядах великокняжеской оппозиции.

Во время войны «проснулся» даже Михаил Михайлович, с 1891 года живший за границей. Он, разумеется, тоже большой патриот. Мечтает поймать кайзера и отправить «на вечную каторгу на Сахалин». Рвется «возвратиться в Россию в такую трудную для всех нас, русских, минуту». Правда, совесть не разрешает ему оставить жену и детей. Поэтому просит он Николая II, «ради бога, назначь меня во главе всего здесь». «Здесь» – это в Англии, «всё» – это военные закупки. Разумеется, исключительно «для общей пользы дела, чтобы все было чисто, честно». Заодно уж Миш-Миш просит переводить великокняжеское содержание золотом, чтобы не терять на курсе [362] .