На улице было очень темно. А может быть, им так показалось, потому что они вышли из ярко освещенного зала ресторана, в котором ежесекундно вспыхивали сотни разноцветных огоньков, и мир вокруг казался светлым и радостным. А вот на стоянке для машин не горел ни один фонарь. Элла и Андрей шли, спотыкались, хотя крепко держались друг за друга.

– Черт, пока доковыляешь, все каблуки переломаешь, – ругалась Элла.

Железнов молчал. Он не знал, как снова спросить про Лялю и наконец-то узнать про нее все – куда уехала, надолго ли, с кем. И вообще, кто она такая, эта Ляля? Андрея только сейчас осенило, что, хотя в его распоряжении и было семь длинных ночей, он ни разу не задал ей этот простой вопрос: «Кто ты, Ляля, и откуда взялась?»

А вот за такие же четыре бесконечные ночи, но без нее, у него, как выяснилось, накопилось очень много вопросов. Даже слишком. И один откровеннее другого:

«Ляля, почему ты, влюбленная и преданная, больше не ждешь меня каждый вечер?»

«Почему сейчас я вынужден идти во тьме вместе с девушкой в слишком коротком платье, которая вот-вот отправится развлекать других мужчин?»

«Почему, Ляля, я даже не знаю номер телефона, по которому могу тебе позвонить?»

«Почему я не знаю, как твои имя и фамилия и чем ты занимаешься?»

«Почему, черт побери, я не знаю ничего? Кроме того, что ты можешь внезапно появиться на рассвете и станцевать самый прекрасный танец на земле? Я даже не знаю, почему ты, презирая все правила и законы, не носишь трусы и бюстгальтер одного цвета?»

– Слышь, Андрюша, ты только не бойся, – внезапно прервал его мучительный внутренний монолог голос Эллы, – у меня там охранник. – Она открыла дверь темно-вишневой «девятки», и тут же раздался звериный рык.

– Рич, сидеть! – приказала Элла железным голосом, но тут же запричитала: – Сидишь тут один, мой хороший, зайчик мой маленький. А мама тебе покушать принесла. Хочешь кушать?

Элла пошире отворила дверцу, и из автомобиля вальяжно и неторопливо вышла большая черная собака с лохматым загривком.

– Кушай, мой хороший. – Элла откуда-то из-под сиденья достала красную пластиковую миску и вывалила в нее содержимое целлофанового пакета, который она принесла из ресторана.

Андрей думал, что у нее там какие-то нужные вещи – может быть, сменная пара туфель или свитер. А оказалось, что там была еда. Судя по запаху, остатки отличного бифштекса.

Собака с коричневыми, как янтарные бусины, глазами понюхала миску и взглянула на хозяйку.

– Ну что, не хочешь? Вкусно же… – растерялась Элла. – Неужели эти сволочи вчерашнее подсунули? Сколько раз говорила, собаки – не люди. Тухлятину есть не будут. Ричик, зайчик мой, ты же голодный. Покушай, не расстраивай маму. Андрюх, а может, и правда, дрянь? Отравится еще моя собака. Что я тогда делать буду? Ты ничего не слышал? Сегодня на кухне позавчерашнее не пережаривали?

– Вроде нет, – пожал плечами Железнов, который и сам хотел есть – то ли плохо перекусил на бегу между песнями, то ли так неожиданно дали о себе знать всего пятьдесят граммов коньяку. «А может, бармен-гад подсунул “паленый”»? – подумал Андрей, хотя когда он пил, то никаких сомнений в качестве коньяка у него не возникало. Но сейчас желудок взбунтовался, требуя еды так настойчиво, что даже запах остатков бифштекста, прихваченных Эллой для собаки, показался Андрею аппетитным.

– Вчера свадьба была, так что объедки туда отправили. Повар говорил, что сегодня вся еда свежая и съедобная.

– Андрюш, а повару-то твоему верить можно? – недоверчиво покачала крашеной головой Элка. – Он еще тот жулик. Ему-то что, а у собаки моей, не дай бог, расстройство желудка будет. Ричик, милый, кушай!

– А может, он не голоден? – высказал предположение Железнов, который уже пожалел о том, что согласился на предложение Эллы подвезти его до ближайшей станции метро. Сейчас стой и жди, пока собака после долгих уговоров соизволит поесть. Потом ей захочется в туалет или водички попить. Но самое главное, что Андрею Железнову тоже всего этого хотелось – и пить, и есть, и в туалет. Но его желания в расчет не принимались. Ими никто даже и не думал интересоваться. Ведь главным сейчас был не он, Андрей Железнов, а огромный мохнатый пес с модной кличкой Рич.

– Слушай, – захихикала Элка, – а жених-то вчера, наверное, не смог выполнить первый супружеский долг.

– Почему? – удивился Железнов.

– Так он же бифштексик старый скушал, так что точно целую ночь на горшке просидел. Это повар говорит, что мясо вчерашнее, а сколько ему лет от роду, точно никто не знает.

– Эл, да брось. Он так врать не будет. Зачем? Если отравится кто, проблем не оберешься. Ты же нашу публику знаешь. Ноги в цемент…

– Ой, не могу, – продолжала веселиться Элла. – Жених в опочивальню направляется, а у него – бах! – в животе революция. Невеста в слезы. Жених в конфузе.

– Злая ты, Элка, – засмеялся Андрей. – Ну зачем тебе-то это нужно, чтобы жених непременно провел ночь в сортире? Что тебе невеста плохого сделала?

– А нечего ей было выпедриваться и платье белое напяливать, – неожиданно зло ответила Элла и затянула:

И платье шилось белое, когда цвели сады, Ну что же тут поделаешь, другую встретил ты…

– Вот как в жизни бывает, другую не встретил, а тухлым бифштексом на собственной свадьбе отравился и всю брачную ночь провел, сидя на унитазе, – победно закончила девушка и запахнула короткую курточку из золотистой, похожей на клеенку искусственной кожи.

– Да бог с ним, с женихом этим, – улыбнулся Железнов и неожиданно пожалел, что в тот вечер пригласил на танец не Эллу, а Лялю.

Ведь как все сейчас было бы легко и просто. На рассвете в его постель со словами: «Милый, я так устала» – упала бы девушка с шикарными формами, которая проделала бы с ним всем давно известные «фокусы». И никаких танцев. И никаких песен. И никаких вопросов: «Кто ты, Ляля?», «Где ты, Ляля?». А главное, не было бы этой почти животной тоски по слишком худому и такому восхитительному в своей легкости телу.

– Элла, где Ляля? – спросил он, глядя на нее в упор. Андрей не мог видеть себя со стороны, а если бы вдруг увидел, то испугался бы. Его глаза стали черными как угли.

– Ляля, Ляля! У меня собака голодная, а тебя только одно волнует – куда подевалась твоя прекрасная Ляля. Вернется, никуда не денется!

– Слушай, а может, ты мне дашь номер ее телефона? – постарался как можно небрежнее произнести Железнов.

– Ты что! Хочешь, чтобы меня убили? Вернее, чтобы она меня убила? Скажет, подруга, а раздаешь телефон кому ни попадя.

– Понятно, – вздохнул Андрей.

– Извини, – опомнилась Элла. – Видишь, как все получается. Мне ехать нужно, а то я к своему выходу опоздаю. А тут с собакой такая история – есть не хочет. А я прямо сама не своя, когда мой Ричик голодный. Ему ж в машине еще до утра сидеть. Ричик, дорогой, песик мой хороший, покушай, прошу тебя.

Она присела рядом с собакой и стала гладить ее, запуская пальцы с длинными ногтями в глубь мохнатой шерсти, словно хотела одновременно сделать собаке массаж. Рич блаженно зажмурил глаза и растекся по асфальту всем своим сильным, мускулистым телом. Кажется, он даже начал пускать слюни от удовольствия.

– Ну все, все, вставай, – приказала Элла спустя несколько минут. – Или ешь, или поехали. Я больше ждать не могу. Если опоздаю, мне такой штраф впаяют, что я еще сама должна буду доплачивать за свои танцы у шеста.

Собака как будто все поняла и тут же опустила черную лохматую морду в красную пластиковую миску.

– Кобель, он и есть кобель, – вздохнула Элла. – Пока не приласкаешь, а потом не припугнешь, даже есть не станет. Так и подохнет с голоду, если ты ему не расскажешь, какой он замечательный, да еще и спинку не почешешь.

Рич ел, громко чавкая, но при этом умудрялся еще коситься на хозяйку блестящим глазом. Мол, не забывает ли она, кто тут главный для нее!

– Эл, а зачем ты его возишь с собой? – спросил Андрей, размышляя, успеет он покурить или нет, пока собака расправляется с остатками ресторанного бифштекса.

Судя по тому, с какой скоростью она это делала, у него времени было в обрез – буквально на несколько затяжек. Нет, он не любил курить. И вообще, делал это крайне редко – только когда слишком много выпивал или был зверски голоден. Как сейчас.

– Да ты что! Это же охранник мой. Ты не смотри, что Рич такой ласковый, он за меня кому хочешь горло перегрызет. Знаешь, сколько желающих продолжить со мной знакомство, так сказать, в неформальной обстановке? Они ж уверены, что если я вокруг шеста кручусь на повышенных скоростях, так я и вокруг них буду вертеться, как заведенная.

Собака начисто вылизала миску. Элла поцеловала Рича в нос и дала команду: «Сидеть». Собака живо забралась на место справа от водителя.

– Андрюш, ты сзади поедешь, хорошо? А то Ричик привык быть со мной рядом.

Пока ехали до метро, молчали. Только сопела собака и, кажется, даже пару раз сыто икнула.

– Ой, – заволновалась Элла. – Я же забыла ему водички дать. Потерпи, мой хороший. Сейчас до клуба доедем – мама тебя напоит. Андрюш, я приторможу возле поворота, а то мне потом неудобно будет выруливать.

– Конечно, конечно, – попытался скрыть раздражение Железнов.

Его бесило все. Особенно то, что он как-то незаметно утратил самостоятельность и теперь зависит от всех на свете – даже от Эллы и ее собаки. А главное, от Ляли, о которой ему так и не удалось ничего узнать. Ему хотелось поскорее добраться до дома, выпить хорошенько и провалиться в сон, как в спасительное забытье. Но Андрей Железнов знал, что все будет совсем не так. Да, он придет домой. Вернее, в ту убогую квартиру, которая на неопределенный срок стала его пристанищем. Потом выпьет что-нибудь, например водки. А затем на него навалится тоска, вслед за которой придет бессонница. И средство для борьбы с этой парочкой Андрей выберет самое надежное и проверенное – он сядет за стол и начнет записывать слова и ноты, которые будут звучать в его голове. Только в те минуты, когда на него обрушивались потоки музыки и поэзии, отступала тоска, исчезал вопрос: «Где ты, Ляля?» Но вот что удивительно. Без того, чтобы сначала не рухнуть на самое дно отчаяния, писать песни никак не получалось. Только когда его самооценка падала до рекордно низкой отметки, Железнов мог творить. А сейчас Андрей был так сам себе отвратителен, что легко смог задать вопрос, на который готов был получить утвердительный ответ:

– Элка, скажи честно, она меня бросила?

– Дурак, ты, Андрюха! Нет, конечно. Просто Ляля сейчас очень занята. А так бы точно тебе позвонила. Но ты не грусти. Она вернется. Точно-точно. Ты только подожди еще немного. Хорошо?

– Хорошо… – рассеянно кивнул Железнов. – Элка, как тебе название песни «Ты только подожди еще немного»?

– А что, хорошее название, – уверенно ответила Элла и снова потрепала собаку по мощному загривку. – Тот, кто сильнее, всегда должен уметь ждать. Название, конечно, немного банальное. Но тут уже ничего не поделать. В любви, Андрюха, что бы ты знал, все слова банальны. Вот только дождаться их – трудно. Уже сил никаких нет, ждешь их, ждешь, крутишься вокруг шеста, крутишься, прямо мозоли себе натрешь. А не ждет тебя никто, хоть тресни. Одна надежда только вот на собаку эту.

Рич смотрел на Эллу преданно и даже нежно. По крайней мере, в том, что это лохматое чудище, защищая хозяйку, готово порвать на части любого обидчика, сомневаться не приходилось.

– Эл, а тебе не трудно все время вокруг шеста крутиться? – вдруг поинтересовался Андрей.

– Дурачок! – засмеялась Элла. – Он же сам крутится. Главное, вовремя разгон взять, а дальше шест уже сам все за тебя делать будет. А ты знай себе только пируэты различные выделывай – и так ноги задирай, и эдак. Только знаешь, что главное? Держаться за шест надо очень крепко, потому что, если хоть на мгновение хватку ослабишь, тут же сорвешься и улетишь черт знает куда. Ты же физику в школе изучал? Как такое движение называется? Центробежное или центростремительное?

– Да откуда же я помню. У меня в школе по физике тройка была.

– А у меня, что бы ты знал, пятерка. Но я все равно забыла, как такое движение называется. В любом случае, если тебя раскрутило, а ты не удержался и улетел, то костей потом точно не соберешь. Убьешься, как миленький. Ладно, выходи, а то сзади какой-то гад уже сигналит. Вот люди какие нервные!

– Пока, Элка, пока, Рич, хорошей вам ночи. – Андрей вышел из машины и вдохнул поглубже сырой воздух, который как будто испуганно дрожал в тусклом свете ночной Москвы.

– Спокойной ночи, Андрюша. Она вернется. Ты только не торопись.

– Да, да, конечно. Пока. Спасибо. – Он быстро попрощался и пошел в сторону станции метро.

Андрей чувствовал, что еще немного, и его глаза наполнятся слезами. Поэтому нужно было поторопиться, чтобы не расплескать их, донести до дома, а там превратить в самое ценное – в музыку.

Андрей сел в угол полупустого вагона, закрыл глаза и сделал вид, как будто спит. Он прекрасно знал, в такое позднее время это опасно – бандиты могут подумать, что пассажир пьян, и попытаются очистить его карманы. А при сопротивлении даже убить. Но Железнов не думал об этом, потому что очень внимательно прислушивался и пытался запомнить мелодию, которая звучала в его голове. Неожиданно на перегоне поезд очень сильно тряхнуло, и ноты тут же исчезли без следа, как будто испугались, вылетели на шпалы, где были безжалостно раздавлены колесами. Андрею стало жарко. Он вспомнил прощальный взгляд собаки, в котором так явно читалось: «Как хорошо, что мне не надо ни с кем делить любовь моей хозяйки». «Ляля, неужели я с кем-то делю тебя?» – почти застонал от внезапного удара в солнечное сплетение Железнов. И эта догадка была во много раз страшнее, чем бандиты, которые буквально оккупировали ночное метро Москвы образца 1995 года.

Андрей открыл глаза. Над ним нависали двое. Железнов молча достал из кармана смятые купюры. Парни тут же испарились. Андрей снова закрыл глаза. Ему было плевать на деньги. А вот погибшую музыку было жалко до слез.

Элла оказалась права. Ровно через неделю Ляля вернулась. Вернулась так, как будто и не исчезала.

Она появилась в квартире Андрея Железнова ближе к рассвету – все в той же светло-бежевой норковой шубе, нагруженная пакетами с шампанским, фруктами и конфетами. Как женщина-праздник. Как чудесное видение. Правда, выглядела она немного бледной – словно после длинного и утомительного перелета.

Но Андрей ни о чем не стал ее расспрашивать. Зачем? Ведь главное, что она вернулась. А он за время ее отсутствия написал больше десятка песен – немного грустных, но очень светлых и пронзительных. И в них, как в зеркале, отразились пережитые тоска и боль. Песни были такими откровенными, что Андрей никогда не решился бы спеть их кому-то постороннему. Только Ляле.

Именно поэтому в первую ночь после ее возвращения им было не до секса – Андрей пел. Одну песню, потом вторую, третью. Его ничуть не смущало, что исполнение так примитивно – он сидел на табуретке и тихо пел своим приятным, но несильным голосом, отбивая такт ладонями по деревянному подоконнику. Когда в горле пересыхало от волнения, Андрей понемногу отхлебывал шампанское прямо из бутылки.

– Я таких песен никогда не слышала, – призналась Ляля, когда он наконец-то закончил свой маленький импровизированный концерт. – Может быть, тебе надо их кому-то показать?

– Да кому? Я и не знаю никого из нужных людей, – растерянно пожал плечами Андрей. – А в ресторане мне их петь совсем не хочется.

– Нет, нет, в ресторане не надо, – испугалась Ляля. – Это потом, когда они уже станут хитами, их будут петь все, кому не лень. Например, на набережной в Сочи. Там всегда звучат самые популярные песни. Правда, иногда их исполняют так чудовищно! Но тут ничего не поделать. Все по-настоящему талантливое рано или поздно копируют, воруют по кусочку и растаскивают.

– Смешная ты, Лялька, – грустно улыбнулся Андрей. – Почему ты решила, что они когда-нибудь будут иметь успех?

– Потому что от них мурашки бегут по коже.

– Хочешь еще шампанского? Смотри, совсем мало осталось. Как это я умудрился почти всю бутылку выхлестать?

– Ты пел. Вот и все, – произнесла Ляля, села к нему на колени и прижалась щекой к его на удивление тщательно выбритой щеке. – От тебя так хорошо пахнет…

– Ага, смесью водки и шампанского. Сегодня был день рождения у барабанщика, мы после смены немного выпили.

– Нет, нет, – покачала головой Ляля. – Пахнет каким-то парфюмом особенным. Или конфетами шоколадными. Даже не пойму чем, но очень приятно. Даже голова кружится.

– Лялька… – он взял ее маленькие руки в свои, красивые и сильные, чуть дрожащие от напряжения. – Скажи мне, где ты была?

Она не хотела отвечать, поэтому начала медленно и очень нежно его целовать, тихо-тихо приговаривая: «Андрюшечка, я так скучала, очень-очень».

И эта ее нарочитая, как ему показалось, нежность вывела Андрея из себя. Он брезгливо, как ненужную вещь, скинул Лялю с колен и попытался повысить на нее голос. Но после двух концертов: одного – в прокуренном зале ресторана, а второго – домашнего, исполненного без помощи каких бы то ни было инструментов, усилителей и подпевки – голос отказался ему подчиняться. Поэтому вместо сильного мужского крика из горла вырывался лишь хрип, который звучал то ниже, то выше. Так обычно разговаривают подростки. Или взрослые мужчины двадцати пяти лет, которые по той или иной причине утратили над собой контроль.

– Лялька, ты могла хотя бы соврать! Сказать, что у тебя мама заболела. Или тетя умерла. Или вообще, передохли, к чертовой матери, все, кого ты знала. И поэтому ты исчезла.

– У меня никто, слава богу, не умер, – тихо произнесла она и потерла локоть, который ударила, когда так грубо и внезапно была сброшена с его колен. – Так сложились обстоятельства, потребовалось срочно уехать, а предупредить тебя я не могла. Знаешь, я сейчас подумала, наверное, не надо было мне возвращаться. Я знала, что не надо. Но не смогла. Так хотела тебя видеть…

Ляля, лихо закинув голову, допила из бутылки остатки шампанского и уверенно направилась в коридор. Андрей растерянно смотрел ей вслед. Неожиданно его взгляд остановился на ее шее – длинной, тоненькой, совсем девичьей. Андрею захотелось броситься вслед за Лялей и изо всех сил сжать ее хрупкую шею, чтобы она треснула в его натренированных пальцах пианиста, как веточка экзотического дерева. Эта картина так реально нарисовалась в его голове, что он даже непроизвольно сжал кулаки. А потом испугался по-настоящему за себя, за Лялю, за них двоих. Ведь, оказывается, он способен на страшные поступки. На то, чтобы убить в порыве ярости. И неважно, что сейчас он убивал Лялю лишь в своем воображении. Как всякий по-настоящему одаренный человек, Андрей Железнов знал, что от замысла до реализации – всего один шаг. Очень опасный, надо сказать, шаг. И так легко сломать в порыве внезапного, рожденного ревностью гнева тонкую экзотическую веточку, тем самым лишив ее даже призрачного шанса на то, чтобы прижиться.

– Лялечка, подожди! – Андрей бросился вслед за ней. – Не обижайся. Я больше никогда в жизни не буду тебя ни о чем спрашивать. Куда ты ушла, почему, что делала, с кем. Пропади все пропадом. Ты только меня не бросай, ладно? Обещаешь? Как же я буду без тебя? Я и так за эти дни без тебя чуть не сдох. Хорошо хоть Элка меня подбодрила, сказала, что ты точно вернешься. И собака эта ее страшная, голодная все время…

Он говорил еще много разных слов. Он готов был на колени перед ней встать и умолять ее только об одном – чтобы она не бросала его. А он, как ее верная собака, готов ждать ее столько, сколько понадобится. День, второй, третий. Год. Два. Десять. Потому что если он вдруг потеряет ее раз и навсегда, то обязательно умрет. Вернее, не так. Зачем ему жить без нее? Ради чего? Никогда потом Андрей Железнов не будет так унижаться ни перед одной женщиной на свете. Это они будут стоять на коленях и умолять его не уходить, не бросать. Они будут согласны на любую роль – случайной подруги, любовницы по вызову, безропотной прислуги. И все ради одного – чтобы оставаться в жизни Андрея Железнова. На любых условиях.

Но сейчас условия вымаливал он. Причем заранее согласен был на самые унизительные.

– Лялечка, ты меня не совсем поняла… – начал он снова оправдываться. – Я же просто беспокоился, вдруг с тобой что-то случилось.

– Андрюша, если со мной что-то случится, ты узнаешь об этом первый. Поверь мне. И уж тогда только ты будешь решать, что тебе делать, – ждать своего часа или не рисковать, а бежать со всех ног. Как можно быстрее и как можно дальше.

– Ты мне угрожаешь? – нерешительно спросил он и почувствовал, что ему по-настоящему страшно. А иначе почему его руки вдруг превратились в ледышки?

Но это было, как ни странно, удивительно приятное, возбуждающее состояние. Андрей даже подумал, что можно написать такую песню, в которой лирические ноты будут переплетаться с трагическими. И непременно нужен мощный припев, в котором будет едва слышен звон колоколов.

Ляля ничего не ответила. Молча сняла шубу с крючка, затем так же молча ее надела. Потом медленно подошла к Андрею и вдруг, как подкошенная, упала ему на руки. Он едва успел ее подхватить.

– Андрюша, я люблю тебя. Иначе разве я пришла бы? – прошептала Ляля, прижавшись к нему так сильно, как будто ее притянуло и приклеило к нему намертво огромным магнитом. – Я приду завтра ночью, примерно часа в два. Ты обязательно жди. И давай сразу условимся. Мы никогда не будем говорить на эту тему. Хорошо? Я обещаю тебе, я не исчезну больше никогда. Но разве что… Ладно, надоело болтать. Довольно уже и песен, и разговоров. Хочется любви. Понимаешь?

– Конечно, – кивнул он покорно.

Хотя накал его чувств был так силен, что физической любви совсем не хотелось. По крайней мере, в ближайшее время. Он готов был вот так бесконечно стоять в крошечном коридоре всего при одном условии: только бы не отрываться от Ляли. Только такие сейчас он испытывал желания. И ни на какие другие сил у него не осталось.

– Прости меня, я завтра буду в лучшей форме. Сегодня просто была очень тяжелая ночь. Корпоратив какой-то бесконечный. Все пьяные, чуть ли не на столах танцуют. Я иногда людей видеть не могу. Спой то, спой это. Господи, когда все кончится?

На этих словах он попытался прижать Лялю к себе еще крепче, хотя они и так почти задыхались.

Десять дней Андрей Железнов жил в состоянии абсолютного счастья. Десять ночей, которые они провели с Лялей, были и похожи, и не похожи одна на другую, именно это делало их идеальными. Они больше не пели и не танцевали. Они любили друг друга, в перерывах смеялись и пили шампанское, а потом снова занимались сексом. Андрей неожиданно обнаружил, что опыт Ляли значительно превосходит его. Еще больше удивило, что она не торопилась сразу выдавать все свои тайны. Ляля, словно опытный проводник, вела его по лабиринту наслаждения, потихоньку приоткрывая одну дверь за другой. И с каждым днем Андрей все больше и больше погружался в этот удивительный, ранее слишком поверхностно известный ему мир чувственных удовольствий. А может быть, до встречи с Лялей он просто так сильно никого не любил. Он так ничего толком и не узнал про Лялю, но неожиданно сделал удивительное открытие. Оказывается, любовь без прошлого и без будущего – это одно из самых пьянящих ощущений на свете. И именно это зыбкое состояние помогало ему находить самые правильные ноты и самые точные интонации для его десяти песен, которые сутки напролет звучали у него в голове и требовали ежесекундной подпитки – чувствами, эмоциями и страстями. Поэтому в свободные минуты Андрей тщательно работал над своими песнями, придумывал аранжировки и даже фантазировал, кто из известных эстрадных артистов мог бы их исполнить.

А потом произошел тот самый разговор, после которого Ляля исчезла. Уже навсегда.

В то утро они проснулись поздно. На часах было половина одиннадцатого. Обычно Ляля уходила на рассвете. А Железнов, поцеловав ее на прощание, проваливался в утренний сон – теплый, глубокий и без сновидений. Но на этот раз все было по-другому. Ляля встала даже позже, чем он. А потом пошла на кухню, чтобы приготовить завтрак.

– Андрюша! – закричала Ляля. – Ты гренки будешь?!

– Буду.

– А молоко у тебя есть? Ой, вот нашла немного. Слушай, а сахара совсем на донышке. Как ты так живешь? Ты что, дома совсем не ешь?

Он зашел на кухню, присел за стол с отбитой пластиковой столешницей и начал от нечего делать изучать на ней все сколы и трещины, которых оказалось слишком много. В некоторые из них даже забилась грязь, которую он раньше никогда не замечал. А сейчас, увидев, был неприятно удивлен. Вообще-то от природы Андрей Железнов был брезглив. И только в последние несколько лет научился не замечать того, что ему не нравится. А сейчас ему все не нравилось – ни старый стол со следами грязи, от которой уже невозможно избавиться. Ни эта женщина, такая желанная еще буквально несколько часов назад.

Ляля что-то резала, размешивала, стучала тарелками и, казалось, ее ничуть не смущает то, что она порхает по крохотной замызганной кухоньке в полуголом виде. Из одежды на ней были только бюстгальтер и трусики. Как обычно, разного цвета – верх телесного оттенка, а трусики – черные, плотно обтягивающие, с кружевами. Андрей заметил, что кружево в нескольких местах немного надорвано. И это ему тоже не понравилось. Даже не потому, что он точно не мог сказать, кто это сделал. Он, Андрей Железнов. Или кто-то другой. Но сейчас даже мысль о наличии другого мужчины в ее жизни не взволновала его. Просто Андрею было неприятно видеть Лялю у себя на кухне в это раннее утро в рваных трусах. Он даже начал сомневаться, так ли уж он в нее влюблен, как это представлялось ему накануне вечером, когда он не мог дождаться того момента, когда раздастся звонок в дверь.

Сейчас Железнов хотел только одного – чтобы Ляля как можно быстрее приготовила завтрак, поела, оделась и ушла. А он снова зароется под одеяло и уснет. Потом отправится в ресторан. А вечером все будет, как прежде. Он приедет домой после полуночи и станет ждать свою Лялю. Такую необыкновенную и такую любимую. И забудет, что утром она вызывала у него лишь раздражение.

«Может, я вчера много выпил?» – подумал Андрей. Но он знал, что дело не в этом. Выпил он ни много и ни мало. Как обычно. Просто эта сцена семейного завтрака все больше начинала раздражать его своей обыденностью, от которой нестерпимо веяло только одним – скукой. Он вспомнил свою прошлую, такую короткую жизнь с женой и сыном. Все начиналось именно так. Сначала – общий завтрак, кажется, это тоже были гренки. А потом – бесконечные упреки, упреки, упреки. Слезы. Жалобный взгляд. Разговоры про деньги, которых нет. Он бежал от всего этого, втайне надеясь, что только так и может спастись. Получилось даже лучше, чем он мечтал. Спустя совсем короткое время бывшая жена вычеркнула его из своей жизни как законченного неудачника.

Никакие сложности его последующей жизни в Москве не могли сравниться с удушающей атмосферой размеренной семейной жизни. Получив свободу, Андрей радостно вздохнул. А сейчас на его кухне женщина снова готовит гренки. К чему это приведет? О, это ему отлично известно! Сначала – упреки. А потом самое страшное, что может случиться между мужчиной и женщиной, которых когда-то потянуло другу к другу, – скука и взаимные претензии. Взаимные претензии и скука. И так – до бесконечности, до зубовного скрежета, порожденного ненавистью, которая непременно появится на том самом месте, где когда-то была любовь.

– Лялька, ты почему голая разгуливаешь? Хочешь, я дам тебе свою рубашку? – предложил Андрей, чтобы хоть как-то нарушить гнетущую тишину, которая так часто возникает между людьми, которые на утро после ночи любви отчетливо понимают, что они друг для друга – чужие.

– Фу, Андрюша, – насмешливо протянула Ляля. – И буду я, как в плохом кино, разгуливать в твоей рубашке. Да и по законам жанра нужна белая, желательно шелковая. У тебя есть такая?

– Нет, – признался он. – Шелковой нет. Только обычная клетчатая. Да она и не особенно чистая.

– Вот видишь. А предлагаешь…

– Ладно, ладно. Победила. Ходи в чем хочешь, – не смог больше скрывать раздражения Андрей.

И тут Ляля совершила ошибку. Вернее, это он, Андрей Железнов, много лет будет убеждать себя в том, что это именно она, Ляля, ее совершила. Причем роковую. Потому что для решающего разговора выбрала самое неподходящее время и этим невольно уничтожила все то, что только-только возникло между ними. Ведь у их любви не было ничего, кроме бесконечных, тайных ночей, до краев наполненных нежностью и желанием. Конструкция их отношений была еще слишком хрупкой, слишком неустойчивой, чтобы при свете дня проверять ее на прочность.

Но Ляля этого не почувствовала. Она поторопилась. А может быть, у нее просто не осталось времени на то, чтобы ждать.

– Андрюша, а ты хотел бы, чтобы я никогда не уходила? – спросила она, заранее уверенная в том, что сейчас он радостно закричит: «Да, да, не уходи никогда». Ведь он так часто шептал ей именно эти слова, зарывшись головой в ее спутанные, с золотистистым отливом волосы.

– В смысле? – попытался он сделать вид, что не понял. – Ты хочешь остаться в этой ужасной квартире? Знаешь, я давно мечтаю ее сменить. Мне недавно ребята предложили один вариант. Надо бы съездить, посмотреть. Квартира совсем близко от ресторана. И там две комнаты. Можно наконец-то пианино поставить. Купить любое, хоть самое раздолбанное.

– Зачем же раздолбанное? – попыталась Ляля спасти ситуацию и свою гордость вместе с ней. – Можно купить хорошее. Ты же музыкант. У меня есть деньги, я могла бы тебе помочь.

Это было уже отчаяние.

Ляля хваталась за первые попавшиеся слова, как за соломинку, чтобы выиграть хотя бы немного времени и понять, как же ей вести себя дальше.

Она была еще слишком юной, слишком наивной, эта бедная прекрасная Ляля. И даже не представляла, что одни и те же слова, сказанные мужчиной ночью и днем, имеют совершенно разный смысл. И разную меру ответственности. И разную стоимость. То, что произнесено в порыве страсти, очень дорого ценится именно в тот момент, когда звучит. Ведь это искренность самой высокой пробы, которая, увы, совершенно не может пережить испытание временем. Поэтому спустя буквально несколько часов эти слова уже ничего не значат. Или почти ничего. Может быть, именно поэтому они бесценны.

– Отлично! – слишком восторженно, а потому фальшиво воскликнул Железнов. – Значит, так и договоримся. Я на следующей неделе посмотрю квартиру. А потом решим, как лучше все организовать. Ой, Лялька, гарью пахнет! Ты что, решила как можно скорее сжечь этот домик?

Они оглянулись и увидели, что на плите дымится сковорода с гренками. За несколько мгновений кухня наполнилась отвратительным, чуть сладковатым запахом сгоревшего масла. Андрей быстро распахнул окно, и в помещение лавиной хлынул поток ледяного воздуха.

– Холодно, – поежилась Ляля и пошла в комнату.

Когда она появилась в проеме двери спустя минут десять, одетая в светло-бежевый свитер и узкую юбку такого же оттенка, то все было по-прежнему. Дым и запах исчезли. А Железнов сидел на подоконнике и пил кофе.

– Андрюш, я пойду, – нерешительно произнесла Ляля, и на глазах ее блеснули слезы.

«Обиделась», – подумал Железнов. Ему стало трудно дышать, как будто он все-таки не удержался и наглотался удушливой гари. А может быть, дым незаметно вкачался в его сердце – обычно такое закрытое и эгоистичное. По крайней мере, Андрей Железнов ни к одной женщине прежде не испытывал такого щемящего и обезоруживающего чувства жалости. «Бог с ней, со скукой, – подумал Андрей. – Пусть все будет так, как она хочет. Жалко ее, мою Ляльку…»

Вот только он никак не мог понять, как же ему удалось так быстро преодолеть этот сложный путь в отношениях с одной-единственной женщиной и от тоски, восторга, отчаяния, страдания и обожания прийти к жалости и состраданию? Вот только куда деть раздражение? На каком этапе этого чудесного любовного маршрута оно неожиданно возникло?

– Не обижайся, Лялька, – мягко произнес он, но с подоконника не спрыгнул, не подошел к ней и не сжал ее маленькие пальчики в своих сильных красивых руках. – Это же не так просто все. Я привык жить один. Знаешь, бывают такие одинокие волки? Так вот, это про меня история. Поэтому мне надо подумать. Я не могу так сразу все изменить. Понимаешь?

– Понимаю, – грустно, почти обреченно кивнула Ляля. – Конечно, Андрюша, тебе надо подумать. Но ты не торопись. А я пока вещи свои соберу. Знаешь, сколько у меня вещей? Одних только шуб…

– Знаю, знаю, – улыбнулся он так вымученно, как будто ядовитый дым действительно не желал ни в какую покидать его сердце. – Ты у меня богатая невеста.

Он произнес эту фразу, даже не споткнувшись на слове «невеста». А вот Ляле оно очень помогло вновь обрести душевное равновесие. Ее глаза снова наполнились таким привычным ему светом, и она стала его прежней Лялей. Той, которую он так любил. Андрей решительно спрыгнул с подоконника, подошел к ней, прижал к себе и начал целовать. Может быть, даже слишком страстно. Словно чуть-чуть напоказ. А от нее, несмотря на то что она с радостью и жаром отзывалась на его ласки, веяло холодком – как будто она вся окоченела под тонким шерстяным свитером.

– Замерзла?

– Чуть-чуть.

– Я закрою окно.

– Подожди еще немного, не уходи, – жалобно попросила она.

– Не бойся, я никуда не уйду, – уверенно ответил он. – Так что можешь смело собирать свои вещи. Я буду тебя ждать.

– Элка, где Ляля?

Девушка подняла голову от тарелки с салатом, равнодушно взглянула на Железнова и, не произнеся ни слова, продолжила уверенно орудовать ножом и вилкой.

– Элла, ты меня слышишь? Ляля где? Я жду ее уже бог знает сколько времени, а она все не приходит и не приходит.

– Значит, не приходит. Скорее всего, вообще больше не придет, – наконец-то соизволила ответить девушка.

– Почему? – опешил Андрей. – Я ее чем-то обидел?

Андрей сел за стол напротив Эллы, даже не думая просить разрешения. Ему было плевать на все формальности и правила хорошего поведения. Он приготовился к допросу и был настроен очень решительно.

– А я откуда знаю? – протянула Элла и внимательно оглядела зал ресторана. Потом еще и еще раз. Она как будто ощупывала всех посетителей одного за другим неторопливо и очень тщательно. Вот за соседним столиком сидит пара – парень с крепкой, уже красной шеей и девушка с длинными, чересчур массивными для ее тонкого лица серьгами. Судя по букетам на столе, у нее день рождения. Чуть поодаль о чем-то горячо спорят мужчины и женщины средних лет. Видимо, у них идут какие-то нелегкие бизнес-переговоры – это если выражаться пафосно. А скорее всего, неожиданно сломалась такая надежная и успешная система «купи-продай», и ее нужно срочно подремонировать, чтобы продолжать и дальше ввозить на радость людям горы ненужного всему миру хлама. А кто это там в углу то ли плачет, то ли поет? А, это совсем молодые девчонки, которые решили первые заработанные деньги прокутить, «как в кино», в дорогом ресторане. Правда, не смогли рассчитать свои силы, слишком быстро выпили много крепкого алкоголя, а теперь никак не могут определиться – то ли им петь, то ли рыдать.

Мужчины, женщины, девушки, юноши. Не так и много их сегодня. Может быть, потому что будний день. А ходить каждый день в ресторан – эта мода пока еще у нас не прижилась. Поэтому ужин вне дома – это что-то особенное, из ряда вон выходящее. Элла еще раз обежала быстрым «проверочным» взглядом всех присутствуюших в зале ресторана «Танго» и вздохнула с облегчением. Никого потенциально опасного для себя с Железновым она на этом празднике жизни не заметила.

– Андрей! – Она наклонилась к нему так близко, что даже легла на стол необъятным бюстом, обтянутым трикотажем ярко-розового цвета, и тихонько приказала: – Ты иди в мужской туалет. Я минут через пять буду. Если нас кто-то и застукает там, то решит, что ты меня просто заказал на полчасика.

– Кто заказал? – не понял Андрей.

– Никто пока никого не заказал, – разозлилась Элла. – Если хочешь про Ляльку узнать, жди меня в туалете.

– Хорошо.

Он вошел в туалетную комнату и огляделся. Никого не было. Только тихо звучала музыка – администратор Пашка очень гордился своей идеей включать в туалете известные классические произведения. Ему казалось, что это придает ресторану особый шик. А может быть, все дело было лишь в том, что Пашка когда-то закончил консерваторию по классу скрипки.

Андрей взглянул на себя в зеркало и опешил. Обычно в отражении он видел красивого мужчину, так поражающего всех контрастным сочетанием молодых глаз темно-карего, почти черного цвета и седых волос. Но сегодня из забрызганного каплями воды зеркала с едва заметной трещиной в левом углу на него смотрел пожилой человек. И взгляд его, как из осколков, был собран из тоски, страха, отчаяния, злобы, ненависти, любви. Всего того, что он уже не первый день взбалтывал в себе, надеясь найти ответ на простой вопрос: куда же снова пропала Ляля? И что будет, когда она наконец-то придет? Иногда ему казалось, что если она не вернется, то он не сможет жить, подохнет от тоски. А иногда, наоборот, с ужасом представлял картину, как она входит в его дом, нагруженная своими вещами. И с этого момента всему приходит конец. Не будет больше его отчаянно одиноких, но таких прекрасных ночей. Не будет того, что и рождало всегда вдохновение – ожидания любви. Когда в голове звучали песни, он чувствовал себя сильным, даже могущественным, несмотря ни на что – ни на отчаянную бедность, ни на унизительное исполнение чужих шлягеров под стук вилок и ножей. Ведь только песни делали его самим собой – Андреем Железновым, талантливым композитором и музыкантом. И вообще, мужчиной, который обречен на то, чтобы вызывать восторг у окружающих. Особенно у женщин. С каждым годом их восхищенные взгляды будут нужны ему все больше и больше. Успех станет для него главным источником энергии, и он впадет от него в рабскую зависимость, незаметно утратив самое главное – Музыку.

Но пока Андрей Железнов ничего об этом не знал. Он стоял в туалетной комнате ресторана, смотрел на свое отражение в зеркале и думал, что он непременно вернется домой пораньше, пить ничего (или почти ничего) не будет, а сразу ляжет спать. А утром проснется как ни в чем не бывало – как будто и не было в его жизни никакой Ляли. Да и, собственно, кто она такая, эта Ляля? Избалованная дочка богатых родителей? Дорогая содержанка? Начинающая бизнес-вумен? Ни в одной из этих ролей она, если быть до конца откровенным, ему не подходила. А вот интересно, какая женщина ему подошла бы? Как она выглядит, его идеальная женщина?

– Господи! Что ты стоишь!

Элка вбежала, громко стуча по кафельному полу каблуками, схватила Андрея за рукав, насильно затащила в кабинку и быстро закрыла дверь на задвижку.

– Не видел? Там никого нет? – спросила она шепотом и повела глазами туда-сюда.

– Никого, – ответил он тоже шепотом. – А кого ты боишься-то?

– Всех. И тебе тоже советую.

– Почему? – громко произнес Андрей, оскорбленный даже предположением, что он может кого-то бояться.

То, что он действительно часто испытывал приступы унизительного, животного страха, было его личной тайной, которой он ни с кем не намерен был делиться. Особенно с девушкой, одетой в розовую блузку с огромным декольте. С чего это вдруг ей пришло в голову уличить его в трусости? Кстати, женщин Железнов никогда не боялся.

– Андрюша, слушай меня внимательно. Она не придет. Никогда.

– Она обиделась?

– Ты меня хорошо слышишь? Никогда – это значит никогда. Значит, нет ее больше. Она, она… – Глаза Эллы наполнились слезами, и вся она стала одного цвета со своей дешевой трикотажной кофтой.

– Она у-мер-ла, – раздельно, по слогам произнес Андрей, до конца пока не понимая смысла этих двух слов. Просто они вдруг высветились в его голове: «Она умерла». И он, как прилежный школьник, прочел их, правда, без всякого выражения.

– Наверное, умерла… – дала ему секундную надежду Элла, чтобы потом тут же отнять. – Говорят, что самоубийство. Ну, так в свидетельстве написали. У нее все руки порезаны. Говорят, что нашли в ванной. Представляешь, какой ужас – она лежала в кровавой пене, такая красивая, такая молодая. Бедная Лялечка. А я ее предупреждала…

– Помолчи, Элка, – попросил Андрей слишком спокойно.

И начал громко дышать. Один раз, второй, третий. Он точно знал, что лишь этот нехитрый прием поможет ему пережить первые, самые опасные мгновения, когда сердце живет только по своим законам и не слушает никаких указаний. Не выдержит – остановится. Сдюжит – будешь жить. И ты никак не можешь ему помочь, разве что подгонять побольше воздуха. Поэтому дыши, Железнов, дыши! Дыши, черт тебя побери! Даже если в горле спазм от картины, которую тебе тут же нарисовало твое богатое воображение. Твоя тонкая, слишком худая Ляля с растрепанными светлыми волосами лежит в пышной пене, по которой бежит кровь. Андрей никогда раньше не думал, что сочетание алого и золотистого может выглядеть так зловеще.

Прощай, девушка цвета шампанского…

Андрей почувствовал, что если он сейчас не начнет говорить, то спазм в горле никуда не исчезнет, и он умрет от удушья.

– Когда это случилось? – даже не прошептал, а проскрежетал он, потому что голосовые связки не смогли выполнять его команду: «Говорить!» Они внезапно заболели профессиональной певческой болезнью, причем самой сильной ее формой, и ни в какую не хотели смыкаться.

– Почти неделю назад. Но шло следствие – кто, как, почему? В свидетельстве написали, мол, самоубийство. А кто ж его знает, что там было на самом деле.

– Ты ходила на похороны? – выдавил он из себя с огромным трудом.

– А они только завтра будут. Но я не пойду – я что, сумасшедшая, что ли? Мне еще жить не надоело.

– Вы же подруги все-таки были, – чуть более разборчивее произнес Андрей. Все-таки недаром он столько лет голосом зарабатывал себе на жизнь. Голосовой аппарат начал немного его слушаться.

– Андрюша, ты совсем идиот? Ты что, не знаешь, чей подругой она была? Она же три года, считай, с семнадцати лет жила с Князем.

– С кем? – от неожиданности Андрей качнулся и с трудом устоял.

– С кем, с кем? Кличка у него такая – Князь. Хотя он любит, чтобы его Князем Серебряным называли. Вроде как борец за справедливость, – зашептала Элка, прижавшись к Андрею. Но не от желания его соблазнить, а от страха, который она испытывала, произнося эти два слова – Князь Серебряный.

– А на самом деле кто он?

– Бандит. Страшный человек. Но Ляльку любил. Даже жениться на ней хотел. Так она мне говорила. Но он безжалостный очень. И еще у него идея-фикс – кто его предал, тот должен умереть. Мол, он сам никого не предает, и его тоже не должны. Знаешь, сколько он пацанов на тот свет отправил? Мне всегда казалось, что он псих. Я его до смерти боялась. А Лялька – нет. Она говорила, что он, если надо, ей луну с неба достанет.

– Подожди, Элла, а как же все это время… Ну, когда она ко мне приходила, где он был, этот Князь?

– На разборки, наверное, уезжал, – пожала плечами Элла. – Или в Германию. После того как его прошлым летом подстрелили, у него были серьезные проблемы со спиной. А еще дом где-то очень далеко от Москвы начал строить. Зачем ему дом? По нему тюрьма плачет.

– А он молодой? – перебил Железнов.

– Немного тебя старше. Может, лет тридцать. Нет, так-то он парень хороший. Даже мне давал деньги в долг на машину.

Хороший парень. Луна с неба. Князь Серебряный. Танцующая Ляля. Его пронзительные песни. Сгоревшие гренки. Господи, все было близко, рядом и, самое главное, одновременно. А он даже не догадывался об этом, даже не задумывался. Ну, может быть, лишь иногда случались болезненные уколы внезапной ревности. Но что значит эта локальная боль по сравнению с той, которая сейчас буквально сковала его с головы до ног? У Железнова болело все – глаза, руки, спина, живот, колени. Все-все! Его буквально скручивало от невыносимых физических мук. Если бы в кабинке было чуть больше места, то он лег бы на пол. Ведь холодный кафель – отличная анастезия. Но кабинка была такой тесной, что он мог позволить себе только привалиться к стене, которая – какая удача! – оказалась ледяной. Как назло, именно в этот момент в туалете зарыдали, почти завыли скрипки – наверное, администратор Пашка сменил кассету в магнитофоне. У Андрея резко сжало виски, но тут же отпустило. Полились слезы.