Творческий принцип в искусстве обрел такое уникальное значение в наше время именно потому, что создающие символы коллективные силы мифа и религии, праздников и обрядов, практически утратили свое воздействие на нас в качестве скрепляющего коллектив культурного феномена. Искусство, которое вплоть до эпохи Возрождения в подавля­ющем большинстве случаев являлось служанкой религии, цивилизации или государства, стало оказывать все более сильное воздействие на современное сознание, что подтвер­ждается появлением огромного количества публикаций, пос­вященных искусству и людям искусства всех времен. Масштаб происходящих перемен становится понятным, когда мы сравниваем общественное положение такого гения, как Мо­царт, жившего не так уж давно - в конце восемнадцатого века, с национальной или международной популярностью, которой пользуются в наше время ведущие музыканты, ху­дожники и писатели. Такой авторитет творческой личности отчасти объясняется тем, что этот индивидуум является примером наивысшей современной формы трансформации, прежде всего потому, что создаваемый им мир представляет собой адекватный образ первичной единой реальности, еще не расколотой сознанием - реальности, которую способна создавать только цельная творческая личность.

Признаками нашей цивилизации являются дифферен­циация и гипердифференциация сознания, вплоть до самых опасных их форм - однобокости и разбалансированности. Шаткое равновесие нашей цивилизации больше не может восстанавливаться только естественной уравновешен­ностью души. Однако возврат к старым символам, попытка зацепиться за остатки символически-религиозных ценностей так же обречены на неудачу. Ибо наше понимание этого символизма, даже наше утверждение его, предполагают, что сам этот символ покинул сверхъестественное царство твор­чества и вошел в сферу ассимиляции сознания. Наше порож­денное ощущениями знание не может изменить того факта, что символ воплощает сверхъестественный фактор, недо­ступный нашему сознанию. До тех пор, пока имеет место подлинное символическое действие, возможны толкование и конфликт толкований (свидетельством чему является история всех религиозных догм), но объектом споров являет­ся реальность, а не символ. Проще говоря, предметом раз­ногласий являются атрибуты божества, а не символизм образов Бога.

Теперь творческий символ живет уже не в символизм культурного канона, а в индивидууме. Он почти пе жить в святынях, в предназначенных для него местах и вре­менах, или в получивших соответствующий сан людях; но он может жить везде, где угодно, в любой форме и любом времени, то есть анонимно. Именно потому, что в наше время творческий принцип всегда скрывается в анонимности, не предполагающей обозначения его источника никаким божес­твенным знаком, видимым излучением или доказуемой зако­номерностью, мы погрузились в духовную нищету, о которой идет речь в еврейской легенде о мессии, в лохмотьях нищего сидящего в ожидании у ворот Рима. Чего он ждет? Он ждет тебя. Это значит, что творческое искупление (а мы знаем, что время искупления для евреев еще не наступило) облачено в одежды Божьего Человека, и, более того, его бедность и беспомощность делают его зависимым от преданности каж­дого человека этому Божьему Человеку. Таково наше поло­жение. Мы стоим перед творческим принципом. Где бы мы не нашли творческий принцип, в Великой Личности или в ребен­ке, в больном человеке или в простой повседневной жизни, мы почитаем его, как тайное сокровище, укрывшийся в неприметной форме фрагмент божества.

Если ветхозаветная концепция человека, сотворенного по образу Божьему, может восприниматься как живая реаль­ность, то лишь потому, что человек является не только соз­данием, но и требующей реализации творческой силой. Где бы эта творческая сила не проявилась, она обладает харак­тером откровения, но это откровение тесно связано с психической структурой, которой и в которой оно явилось. Для нас характер откровения больше не отделим от индивидуума. Творческий принцип настолько глубоко уко­ренился в самом глубоком и самом темном уголке бессозна­тельного индивидуума, и в том, что есть лучшего и высшего в его сознании, что мы можем осознать его только как плод всего существования индивидуума.

Одно из основных заблуждений насчет творческого прин­ципа проистекает из мнения, что человек в своем развитии прогрессирует" от бессознательного к сознанию. До тех пор, пока развитие человеческого сознания, будет считаться тож­дественным дифференциации и развитию мышления, то как творческий человек, так и группа, ритуалы и праздники кото­рой связаны с глубинами бессознательного, обязательно будут выглядеть топящими самих себя в мирах архаичного примитивного символизма. Даже если регенерирующий ха­рактер этого феномена понимается правильно (озарение, которое зачастую гасится представлением о сублимации), то все равно господствует точка зрения, что эта архаичная, регрессивная форма должна быть и будет преодолена в ярде прогресса. Эта точка зрения лежит в основе любого так называемого научного мировоззрения, в том числе и психоа­нализа, для которого вся символическая, творческая реаль­ность, по сути, является "донаучной" фазой, которую следует вытеснить. С этой точки зрения, представитель радикально рационального сознания является высшим типом человека, в то время как создающий символы человек, пусть даже и не невротик, "вообще-то" представляет собой атавистический человеческий тип. При подобном подходе природа худож­ника, создателя символов, понимается абсолютно не­правильно; его развитие и творческие достижения объясня­ются зацикленностью на детской фазе развития. Символ также понимается неправильно и, скажем, поэзия сводится к "магическому инфантилизму", поддерживаемому "всемогу­ществом мысли".

Недостаточно будет заключить, что ключ к фундамен­тальному пониманию не только человека, но и всего мира, следует искать в отношениях между творчеством и символической реальностью. Только когда мы поймем, что символы отражают более сложную реальность, чем та, кото­рую можно втиснуть в рациональные концепции сознания, мы сможем полностью оценить способность человека к соз­данию образов. Рассматривать символизм в качестве ран­ней стадии развития рационального, концептуального соз­нания, означает опасно недооценивать создателей симво­лов и их функции, без которых человечество не смогло бы существовать, да и было бы недостойно существования.

Мы не отрицаем того, что в определенные моменты при­земляющий анализ творческого и нетворческого человека открывает подлинные факты. Личностные факторы имеют большое значение при лечении больных людей и при написании биографий людей творческих. Но анализ творчес­кого процесса начинается именно там, где заканчивается приземляющий анализ, - с расследования связей между личностными факторами и архетипическим содержимым, то есть содержимым коллективного бессознательного. Только благодаря этим связям индивидуум может стать творческим человеком, а его работа приобрести значимость в глазах коллектива. Приземляющий анализ творческого процесса и творческого человека не только неверен, но и представляет опасность для культуры, ибо не дает творческим силам воз­можность сбалансировать цивилизацию сознания, усиливает одностороннее развитие индивидуального сознания и сталкивает, как индивидуума, так и цивилизацию, в пропасть невроза.

Результат подобного развития, даже сточки зрения одно­бокого рационалиста, противоположен ожидаемому. Ибо, если девальвация создающего символы бессознательного несет с собой резкий разрыв между рациональным созна­нием и бессознательным, то эго-сознание, само того не заме­чая, будет подавлено теми самыми силами, которые оно отрицает и стремится изгнать. Сознание становится фана­тичным и догматичным; или, если выражаться категориями психологии, оно подавляется содержимым бессознательно­го и бессознательно ремифологизируется. Оно, по-прежне­му, признает только рациональные доминанты, но, на самом деле, подвержено процессам, которые, в силу своей архетипичности, сильнее его, и которые предубежденное сознание не может понять. В результате сознание порождает бессознательные религии, как малого (вроде психоанализа), так и большого (вроде таких движений, как нацизм и ком­мунизм) масштаба. Именно псевдорелигиозными истоками этих догматических систем и объясняется их практическая неистребимость. Корни подобных догм находятся в архетипических образах, которые сознание решило изгнать; но они являются псевдорелигиозными, потому что, в противоположность подлинному религиозному содержанию, ведут к регрессу и распаду сознания.