Шрифт:
Ракитин секунду подумал и осторожно опустил холодное донышко бутылки ей на живот.
– Ой! – взвизгнула девушка и потянула на себя одеяло.
– Ну, как?
– Вроде настоящий… – нерешительно сказала Инна.
– То-то. Так почему ты всё-таки спросила?
– Понимаешь… странно всё как-то… У меня в последнее время всё плохо было, и на работе, и так, вообще… И работа вроде есть, квартиру купила, машину, шмотки разные, в кабак там сходить, за границу с бойфрендом съездить, ну ты понимаешь, – всё как у всех. А тут как нашло что-то, мужика своего прогнала, да и чего его, собственно, прогонять, он и так женатый, с главредом поцапалась. И вот сижу я дома вечером одна, и так мне вдруг тошно стало. Достала из бара бутылку коньяку и давай себя в голос жалеть. А у меня на столе сувениры всякие стоят, я их из отпуска привожу, Эйфелева башня маленькая, кружки какие-то, статуэтки из Греции, ну, знаешь, боги, герои, их в Греции туристам впаривают под видом античных. Ну, я возьми и попроси у Зевса…
– Чего?
– Неважно…– замялась Инна. – Попросила, одним словом.
– Ладно, а потом что?
– А потом ничего… Проревелась, умылась и спать легла. А утром ни с того, ни с сего главный вызывает – к тебе ехать. Интервью делать в номер. А в номере, между прочим, на этом месте уже другой материал стоял, я знаю.
– Н-да, дела, – сказал Ракитин, кое-что вспомнив. – Случайность, наверное…
– Пусть случайность, но всё равно непонятно, – задумчиво сказала Инна, держа в руках бокал. – Ведь стол-то вчера был на троих накрыт. Получается, ты меня ждал?
– Ждал, – ответил Ракитин, осторожно забирая у девушки бокал, – ты даже не представляешь, сколько я тебя ждал…
Джинн капитана Аладушкина
(как бы арабская сказка)
– Дошло до меня, о великий шах, – деловито начала Шахерезада, – что в одном из авиационных гарнизонов служил капитан Аладушкин, и был он примерным офицером, соблюдавшим Общевоинские Уставы, Руководство по технической эксплуатации средств связи и РТО, Наставление по производству полётов и другие мудрые и заветные книги на радость командирам и в утешение партийно-политическим органам.
Случилось так, что в один из дней капитан Аладушкин обеспечивал полёты, и по воле Руководителя полётов, да продлятся его дни, одна смена закончилась, а вторая ещё не начиналась. Аладушкин задремал, возмечтав во сне о сладостном напитке какао, который он сможет вкусить в чайхане лётно-технического состава, но сон его прервал голос визиря боевого управления:
– «Дренаж»! Ты спишь там что ли? Показывай, давай!
Тогда капитан Аладушкин обратил внимание своё на ИКО и, о горе! Он узрел, что вверенная его трудам и заботам РЛС не видит. Обычно индикатор, усеянный по воле Центра УВД целями как звёздами в августе, сейчас был наполовину пуст.
Аладушкин посмотрел на щит управления и увидел что ток второго магнетрона на нуле.
Офицер, волею Аллаха отлично знавший матчасть, снял высокое, остановил вращение и, оставив за себя в индикаторной бойца-магрибинца, полез в приёмо-передающую кабину.
В ППК как в пещере сорока разбойников царил таинственный полумрак, мощные вентиляторы в кольцевых туннелях ревели подобно разъярённым ифритам, но Аладушкин укротил их, щёлкнув тумблером на щите управления. В кабине сразу стало тихо и уютно – жужжание сервомоторов и гудение внутриблочных вентиляторов ласкало слух, а запах разогретой аппаратуры, краски и ещё чего-то радиоэлектронного был поистине приятнее самых дорогих благовоний.
Умудрённый инструкцией по ТБ, Аладушкин осторожно открыл дверцы передатчика. Как пистолетный выстрел щёлкнул разрядник, между металлическими шариками проскочила впечатляющая искра, а…
– Послушай, Шахерезада, – недовольно сказал шах. – Так мы и за неделю сказку не закончим. Рассказывай давай без этих восточных штучек.
– Слушаю и повинуюсь, мой господин! – молвила Шахерезада.
– Та-а-ак, – подумал Аладушкин, – вроде, тиратрон. – Нить накала здоровенной, как хороший термос, лампы не светилась. – Ну, это упрощает… Сейчас заменим.
Аладушкин с натугой выдернул из передатчика старую лампу, вставил вместо неё новую, надвинул анодный колпачок и затянул хомут. Теперь нужно было протереть баллон лампы спиртом, чтобы с анода не стекали синие змеи разрядов. Намочив тряпочку спиртом, Аладушкин начал аккуратно протирать лампу.
За спиной что-то хлопнуло, в станции стало заметно темнее. Аладушкин повернулся и застыл, вытаращив глаза. Над токосъемником покачивался полупрозрачный гражданин, частично погружаясь в кожух сельсин-датчиков грубого и точного нуля. Гражданин был в халате и чалме с кокардой ВВС.
– Ты кто такой? – спросил Аладушкин. Ноги незнакомца в ковровых туфлях покачивались перед его носом.
– Джинн, – вежливо ответил незнакомец и поклонился, сложив руки перед грудью. – Я – раб лампы.
– К-какой лампы?!
– Вот этой, господин. Начальник военной приёмки полковник Элохимсон, да живёт он вечно, своей волей, с мощью которой не сравнятся ни волны моря, дробящие скалы, ни ветер пустыни, передвигающий барханы, поместил меня в эту лампу и наложил печать вечного заточения, – джинн указал пальцем на фиолетовый штампик «ВП-11». Позволь в свою очередь обеспокоить твой слух вопросом, не ты ли являешься господином сей колесницы, назначение которой непостижимо для меня, ничтожного?