– Я начальник патруля! Предъявите документы!

Юра остановился и, не делая попытки достать удостоверение личности и застегнуть китель, стал, не торопясь, разглядывать «барана».

И тут майор, видимо, кое-что понял. Аллея была совершенно пуста, фонари горели только на проспекте, а оружия при нём, ясное дело, не было. Вдобавок бойцы ему достались не из комендантского полка, которые натасканы как хорошие охотничьи собаки, а какие-то выделенные, из строевой части. За время наряда майор их, наверное, так достал, что они, в случае чего, своего постылого начальника защищать бы не стали, а, наоборот, образовали бы нечто вроде «пятой колонны».

Меня из-за очков и общей худосочности, как всегда, в расчёт не принимали, но и одного Юры майору, видимо, хватило.

– Почему нарушаете форму одежды? – спросил он, как бы забыв о документах.

– Понимаете, товарищ майор, – прогудел Юра, насмешливо глядя на «барана» – вчера вот катапультироваться пришлось, да так неудачно… Вы не поверите, всё болит, даже китель застегнуть не могу…

– Да? – Майор, старательно не замечая технарской «курицы» на Юрином кителе, секунду подумал, и инстинкт самосохранения, вероятно, подсказал ему единственно верное решение.

Сварливо заметив: «А всё-таки приведите себя в порядок!» он кивком головы подозвал своих воинов, которые мялись на безопасном расстоянии, и свернул с аллеи, продираясь сквозь кусты.

Конечная остановка автобуса, киоск с сигаретами, фруктовыми водами в пыльных пластиковых бутылках и презервативами «С ароматом тропических фруктов». Линялые этикетки, давно выгоревшие на солнце старые газеты. Пыль, скука, окурки. Бетонный забор с обколотыми краями, железные ворота с красными звёздами на створках.

Это гарнизон.

Неважно, какая часть находится за воротами: танкисты, лётчики, пехота. Неважно, в какой военный округ вы приехали – в Приарбатский или, наоборот, в Забайкальский – всё строго единообразно.

КПП с перекошенной, когда-то хромированной, вертушкой, за ним – асфальтовая дорожка. Вдоль дорожки – наглядная агитация, она тоже всегда одинаковая. Пётр Великий, Суворов, Кутузов, Жуков, ну, кто-нибудь ещё по специальности, в зависимости от рода войск. Портреты на щитах – дембельский аккорд какого-то доисторического воина, стихийного последователя грузинского примитивиста Пиросмани. Лики военачальников лишены естественных человеческих пропорций и выглядят диковато. К каждой проверке стенды подкрашивают солдаты с ещё более скромными художественными способностями, отчего Пётр становится похожим на Филиппа Киркорова с подведёнными, как у педераста, глазами, Кутузов опознается исключительно по повязке, а маршал Жуков – по гордой осанке и орденам.

Унылые штабные здания в стиле позднего сталинизма, столовые, насквозь пропахшие тушёной капустой и комбижиром, плац с потрескавшимся асфальтом, заросший травой спортгородок и – гостиница.

Военная гостиница! Между ней и Домом офицеров обыкновенно пролегает гарнизонная Тверская, Невский, а может, Крещатик или даже Бродвей. Днём здесь гуляют молодые мамы с колясками, а после окончания рабочего дня, как и положено, начинается ночная жизнь.

Куда бы советского офицера ни заносила служба, он знал, что всегда найдёт место, где можно будет переночевать, выпить в буфете стакан мутно-рыжего чая, а то и бутылку пива, с которой предусмотрительно содрана этикетка, и съесть кусок холодной жареной рыбы неизвестной породы. В любом гарнизонном буфете всегда можно было найти такую рыбу. Вообще, меня поражало количество этой рыбы. Где её ловили, и почему считалось совершенно необходимым кормить военнослужащих этой рыбой – тайна. Советской армии больше нет, и тайна навсегда осталась нераскрытой.

Все гостиницы одинаковы. На первом этаже – буфет, гладилка и номера поплоше для командированных из числа тех, кто приехал на день-два. На втором – номера для народа посолидней: старших офицеров, ожидающих, когда освободится квартира в ДОС-е, проверяющих и доработчиков. Здесь и мебель получше, и кровати не такие продавленные. А ещё – «генеральский» номер. Впрочем, за отсутствием генералов туда пускают на постой и подполковников, не запятнавших свой моральный облик. В таком номере есть кресло, сервант с дешёвой посудой и маленький телевизор, показывающий две программы. В «генеральском» номере также есть туалет, что является несомненным преимуществом. Остальные жильцы по утрам демократично занимают очередь к удобствам коридорного типа. Собственно туалет, душ и умывальники находятся в одном помещении, что поначалу вызывает у непривычного человека некоторую растерянность. Потом, конечно, привыкают. Армейский быт суров, но справедлив. Зубные щётки и мыльницы кладут рядом с туалетной бумагой, а полотенца вешают на двери кабинок. Горячей воды нет ни в генеральских, ни в лейтенантских номерах. Почти никогда.

На верхних этажах – общежитие. Холостяки и семейные живут отдельно, что, конечно, разумно: холостые не вводят в искушение женатых зрелищем частого и беспорядочного употребления, а женатые, в свою очередь, не раздражают вечно голодных холостяков запахами домашней еды.

Так и живут. Иногда случаются происшествия. То какой-нибудь прапорщик вздумает прокатиться по коридору на мопеде, то лётчик-транспортник, вторую неделю ждущий погоды на Гвинею-Бисау, окончательно ослабнет духом и будет ползти по коридору в кителе, но почему-то без брюк, царапаясь в каждую дверь.

Иногда в гостинице бывают проверки. Одуревшие от безделья политбойцы сбиваются в комиссию и начинают выжигать скверну бытового разложения, переходя из комнаты в комнату. Помню, особое негодование начальника политотдела вызвала комната, где жили молодые лейтенанты из обато. Убранство комнаты было донельзя спартанским, единственным ею украшением были часы, украденные на железнодорожной станции. Как ни странно, часы шли, но в наличии имелась только одна стрелка, часовая, а на циферблате были красным выделены два числа: 11 и 19.