Пока мы возились с разведкой погоды, туман начал менять агрегатное состояние. С низкого, цвета мокрой ваты, неба посеялся тёплый, но какой-то особенно мокрый и обволакивающий дождик.

Работать на технике было нельзя, и я приказал бойцам готовиться к ночным полётам. Младший призыв немедленно разбежался по койкам, и через пару минут спальное помещение наполнилось звуками подготовки. «Старички», давно научившиеся добирать сон в станциях, не выпуская микрофона из руки, собрались в ленкомнате и занялись тихими дембельскими делами. Кто-то доводил до ума парадку, извлечённую из какого-то схрона, кто-то перерисовывал в альбом с кальки Волка и Зайца, «высотники» играли в нарды. В окно ленкомнаты заглядывал патрульный, пытаясь сквозь бликующее стекло разглядеть хоть что-то на экране телевизора. В мокрой плащ-накидке, с расплющенными о стекло носом и щекой он напоминал мелкого упыря, которого тянет к людям…

Я ушёл в дежурку и настежь распахнул окно. Дождь выгнал из домика унылый запах казармы, лежалых бумаг и отсыревшей одежды. Дождь шуршал по клеёнчатым листьям старой сирени, иногда крупные капли шлёпались на оцинкованный отлив и извилистыми дорожками скатывались в траву.

Скинув сапоги, я завалился на койку, неудержимо тянуло в сон.

– Дежурный по роте, на выход! – вдруг каркнул полусонный дневальный и в дверях дежурки горестно возник начальник радиолокационной группы, капитан Антохин, мой непосредственный начальник и приятель.

Узкое лицо, длинный, висячий нос и близко посаженные, черные, круглые, как пуговицы на мужском пальто, глаза создавали поразительный эффект: казалось, что капитан Антохин вот-вот разрыдается.

С плащ-накидки Антохина на свежевымытый розово-жёлтый пол натекла кольцевая лужа. Он аккуратно стащил с фуражки капюшон, пошевелил носом и трагически вопросил:

– Валяетесь, товарищ старший лейтенант?

– Валяюсь… – согласился я, поскольку факт валяния был налицо.

– А между тем вы обязаны были соблюсти нормы воинской вежливости и поприветствовать старшего по воинскому званию и по должности! – брюзгливо заметил Антохин, вешая плащ-накидку на гвоздик.

– Сейчас-сейчас, – сказал я, – вот только сапоги надену, и немедленно начну соблюдать, приветствовать и вообще вести себя строго по уставу, ибо приветствие старшего без сапог, – прокряхтел я, застёгивая «тормоза» на бриджах, есть нонсенс и попрание, а также…

– Валяйтесь… – махнул рукой Антохин, – вы, ленивец волосатый.

– Почему это волосатый?! – обиделся я.

– А потому что! Вам давно уже пора провести бритвой по шее! Обросли тут, одичали. Дневальный вообще на снежного человека похож.

– Одичаешь тут…. Это же аэродром, места дикие, страшные, одни военные кругом! Ты чего на «точку»-то пришёл? – спросил я. – Даже группа управления в гарнизоне осталась, дождь ведь, все равно ничего делать нельзя.

– Катушка! – вытаращив глаза-пуговицы, объяснил Антохин.

– Какая ещё катушка?!

– Большая. А на ней кабель намотан. В кустах за РСП стоит. Надо забрать!

– Да на что тебе этот кабель?

Было видно, что Антохин ещё не знает, на что.

– Ну-у… Между станциями «стационар» прокинем, а штатные кабели сложим для учений.

– Да ты чего! Этот кабель ни в один хвостовик разъёма не влезет!

– Не хочешь пользу группе принести, так и скажи, а не придумывай всякую ерунду! – снова обиделся Антохин.

– А я вообще не при делах, у меня полёты ночные. Хочешь – сам и занимайся.

– Людей дай.

– Това-а-арищ капитан, Саня, ну ты что, мозг промочил? Ты же начальник группы, сам знаешь, – у меня только расчёт на полёты и наряд! Где я тебе людей возьму?

– Да, действительно…. Ну, ладно, тогда я АСУ-шников заберу, сегодня по системе, вроде, не летают, – принял решение Антохин и стал напяливать мокрую плащ-накидку.

– Погоди, а как ты ею катить собираешься? В смысле катушку. Вручную что ли? Она же тяжёлая, наверное, как вся моя воинская служба!

– ЗИЛом потянем!

– А следы?

– Затрём!

– Ну, тогда… тогда, товарищ Чингачгук Большая Пиписька… Тогда у меня нет слов!

Существует категория офицеров и прапорщиков, у которых хозяйственность постепенно перерастает в клептоманию. Антохин славился тем, что любую вещь, к которой не был приставлен часовой, считал бесхозной и норовил умыкнуть. Иногда мелкоуголовные деяния сходили ему с рук, но иногда его ловили. Например, покража «бесхозной» сварки обошлась ему в «неполное служебное», но переделать Антохина уже было невозможно.

Весь день он, как огромная, мокрая крыса шнырял по точке, гремел железом в сарае, шипел сваркой, ладя воровскую снасть. Вечером солдаты с натугой отвалили воротину, ведущую на лётное поле, и наш старенький ЗиЛ, покашливая мотором и опасно раскачиваясь, выполз на аэродром.

– Постой! – крикнул я, – нашу «чахотку» же на весь аэродром слышно будет!

– Все продумано! – отмахнулся Антохин, – мы ехать будем, только когда самолёты взлетают.

Стемнело. Отработал разведчик погоды, и полёты начались. Стремясь выполнить план двух дневных смен за одну ночную, с КП давали вылет за вылетом, и я начисто забыл про афёру с катушкой кабеля. Ночь ревела и грохотала, мерцая тусклым керосиновым пламенем, пронзительный звон гигантской циркулярки переходил в свистящий вой, в аппаратной начинали дрожать шторки, что-то огромное, тяжело-тупое разрывало воздух над головой и уносилось за реку, мигнув на прощание навигационными огнями, и минут на десять наступала тишина.