Пришлось учиться с каменным лицом выслушивать непередаваемую ахинею, которую на инструктажах нёс зам, причём, надо отдать ему должное, он никогда не повторялся, что на небольшой кафедре с простенькой внутренней службой было своеобразным подвигом.

На кафедральных употреблениях Т* любил выступать с длиннейшими витиеватыми тостами, причём неизменно напивался, плакал, хватал соседей по столу за руки и кричал: «Ну, а теперь давайте – за нежность!»

Весной наш шеф, давно жаловавшийся на желудок, подавил естественный страх перед военной медициной и решился на гастроскопию в гарнизонной поликлинике. Заглянув в недра полковничьего организма, гастроскопист как-то занервничал, по отделению прошло неотчётливое шуршащее движение, в результате которого шеф вместе с портфелем и папахой на «Скорой» отбыл на канализационные брега Яузы, в госпиталь Бурденко.

Так, нежданно-негаданно полковник Т* на месяц оказался во главе нашей конторы. И всё бы обошлось тихо-мирно, (шеф прихварывал и раньше), но предстояла организация учебных сборов в войсках, которой шеф всегда занимался лично, пользуясь обширными связями в высоких штабах.

Трудолюбивый, как все идиоты, Т* в сжатые сроки решил поставленную задачу, в результате чего я, например, привёз 100 студентов в Сызрань, где нас никто не ждал. Слегка удивившись тому обстоятельству, что нас не встречают, я оставил своих воинов на вокзале, а сам пошёл в штаб училища. Выяснилось, что нас не встречают, потому что про нас не знает вообще никто. Ну, практически никто. Через какие-то полтора часа хождения по кабинетам нашёлся всё-таки один человек, который знал, и этот «один» был начальник училища, генерал. Оказалось, что сборы мы должны были, действительно проходить при училище. Не «в», а «при». Чувствуете разницу? И состояла она в том, что нам, оказывается, на самом деле нужно было ехать в учебный полк приучилище, который базировался почти рядом. В Саратове. «Я же объяснил этому…» – тут генерал назвал фамилию Т*, уснастив её рядом цветистых прилагательных, – ты в Москве ему передай, – генерал долго перебирал нецензурные слова, выбирая походящее, – словом… словом, скажи ему просто, что он – мудак. Хоть и полковник. А я, если надо, подтвержу.

– Товарищ генерал, а нам-то как? У меня же орава на вокзале сидит…

– Ну, бля, из-за вас на нары загремишь, – проворчал генерал и ткнул пальцем в селектор, – Начстроя ко мне!

– Выпишешь этим проездные до Саратова, потом подумаем, как списать.

Весь оставшийся световой день я, как беговой верблюд, нарезал круги по Сызрани между штабом училища и комендатурой ВОСО. К вечеру удалось получить билеты на почтово-багажный поезд «Сызрань-Саратов», которые перед посадкой оказались двойными. Я был настолько обозлён и утомлён, что не стал выяснять, чьи билеты незаконные, а просто послал бригадира и подал команду «По вагонам!» Не менее злые и усталые студенты, к тому же не имеющие иммунитета к тяготам и лишениям военной службы, вызванным глупостью командования, захватили поезд с лёгкостью, которой позавидовал бы сам Махно.

Ночь в почтово-багажном поезде я запомнил надолго, а утром в Саратове нас уже ждали офицеры из полка, которым позвонили из штаба училища. Зрелище высаживающихся из поезда голодных, грязных и небритых студентов, вероятно, напоминало массовый побег из сумасшедшего дома тюремного типа. Во всяком случае, встречавший нас офицер подавился сигаретой и приказал старшему автоколонны: «Сразу к столовой!»

Когда я на следующий день позвонил в Москву, то в разговоре с полковником Т* тщательно старался припомнить и воспроизвести всё, что услышал от генерала. Т* на другом конце провода что-то кудахтал, вскрикивал «Ну совершенно верно!» и вообще готов был искупить любой ценой.

Хрен там.

На следующий год он проделал совершенно такой же акробатический этюд, несмотря на то, что я в Москве битый час объяснял ему, чем отличается «в» от «при». Ситуацию приятно разнообразило то, что студентов со мной было уже 150, а ехать нам нужно было на заволжский аэродром, куда поезда из Сызрани вообще не ходили. К счастью, день был лётный, и студентов дотемна перевозили на вертолётах. Я проклял Т* чёрной клятвой и поклялся по возвращении в Москву прибить его скальп над своим рабочим местом.

И вот, через неделю, когда злость потихоньку начала смываться удивительно чистыми водами Большого Иргиза и растворяться в продукции единственного в городе гастронома, а учебный процесс, покачиваясь на стыках расписания, набрал ход, это чмо прибыло меня инспектировать.

Не отклоняясь ни на шаг от протоптанной им же самим тропы, Т* тоже приехал в Сызрань и просидел на аэродроме целый день, ожидая попутного вертолёта. К нам он прибыл уже в сумерках, когда длинный июльский день клонился к вечеру, стаи вертолётов слетались с учебных площадок на точку, а личный состав, не снимая лётно-технического обмундирования, торопился на дачные участки – поливать помидоры.

Т* долго блуждал по гарнизону в поисках казармы студентов и, наконец, наткнулся на дежурного по полку, который и послал за мной посыльного.

Итак, он сидел в ротной канцелярии как школьник, аккуратно сложив руки с короткими, розовыми пальчиками, и безмятежно улыбался. А мне хотелось его удавить.

– Надо на аэродром сходить, – взял быка за рога Т*.

– Так вы же только оттуда! – не отступил я.

– А я там чемодан оставил, – атаковал Т*.

– Ну так сейчас дневального пошлём! Где оставили-то? – ушёл в глухую защиту я.

– Да на КП полка.

– А где именно на КП?

– Не помню…

Господа, я убит…

Оказалось, что Т*, выбравшись из вертолёта, не придумал ничего лучшего, как занести свои вещи на КП и оставить их у какого-то солдата. Солдат, привыкший к училищным полковникам-преподавателям, решил, что, наверное, так и задумано, поэтому после окончания полётов спокойно запер комнату и растворился в сумерках заволжских степей. Когда Т* вернулся на КП, его ждал небольшой сюрприз в виде ряда запертых дверей с однообразными надписями «Боевой пост №…». В каком именно БП Т* оставил свои вещи, он не знал, потому что тогда дверь была распахнута, а прикрыть её и взглянуть на табличку Т*, ясное дело, не догадался.