Причина, по которой Иисус именно в суде, а не где-нибудь еще, должен был пойти против собственных принципов и фактически солгать, остается загадкой. Такое поведение было бы в высшей степени неразумным.

Если бы он сам не верил в то, что он Мессия, зачем бы он стал намеренно раздражать первосвященника своими надменными словами? Иисус ведь, в конечном счете, отстаивал совершенно другой тип поведения и применял это правило в своей собственной жизни: «…будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Матф. 10, 16). Он презирал высокомерие, как и всякую ложь. Кольпинг продолжает:[436]

Более того, Марк – единственный автор, который сообщает, что Иисус четко ответил «Я» на вопрос первосвященника о том, является ли он Христом, Сыном Благословенного. Матфей вкладывает в уста Иисуса уклончивый ответ; у него он (как и позже перед Пилатом) отвечает: «Ты сказал», что позволяет интерпретировать это как: «Это твои слова, но не мои». Ответ, записанный Лукой, почти тот же: «Вы говорите, что Я».

Часто предполагают, что ответ «Я» у Марка появился в результате недосмотра, что в первоначальном тексте Марка, как у Матфея и Луки, Иисус уклонился от вопроса и ответил двусмысленно: «Ты говоришь, а не я!»[437] Таким образом, можно допустить, что ни один из синоптических авторов не желал вкладывать в уста Иисуса явное подтверждение. Вместо этого они прибегли к знаменитой раввинской формуле, которая была к тому же тонкой игрой слов – ата амарта, «Ты сказал».

В то время это выражение использовалось для того, чтобы парировать слова собеседника.[438]

Следовательно, Иисус ни разу не заявил недвусмысленно о своем мессианстве (или же он последовательно сохранял так называемую тайну Мессии, когда кто-либо пытался приписать ему притязания на этот титул). Каиафа и его Совет, предположительно, все-таки признали его виновным и приговорили к казни, очевидно, лишь на том основании, что подсудимый уклончиво отвечал на вопрос о мессианстве.

Что произошло бы, если бы Иисусу пришло в голову – в целях самозащиты или даже по тактическим соображениям – ответить на вопрос первосвященника отрицательно или молчанием? Можно ли сомневаться в том, что результатом стало бы его оправдание? В конце концов Каиафа полагал, что молчание Иисуса в связи с первоначальным обвинением – в призыве к разрушению Храма – не позволяло вынести обвинительный приговор. Следовательно, он был бы еще менее склонен обвинить Иисуса, если бы тот действительно отверг ставящееся ему в вину притязание на титул Мессии![439]

Согласно синоптическим евангелиям, Иисус был в силах предвидеть развязку суда в Синедрионе. В таком случае, что же остается от общепринятого тезиса, основанного на Евангелии от Марка (14, 55) и Евангелии от Матфея (26, 59), гласящего, что Синедрион был намерен осудить Иисуса на смерть при любых обстоятельствах, что это был показательный процесс, что вердикт был заранее известен? Отрицание мессианства или даже молчание вместо ответа дало бы истории страданий Христовых совершенно иной поворот. Матфей, Марк и Лука должны были бы по-другому описать эти события; например, они могли бы приблизить свое повествование к тому, что написал Иоанн, или даже сделать явную имитацию. Каиафе, во всяком случае, они не стали бы отводить роль главного злодея.

Мессия и Сын Божий

Большинство людей, читающих отрывки евангелий, в которых упомянут основной вопрос, заданный Иисусу во время суда, ошибочно полагают, что вопрос первосвященника был двойным: с одной стороны, он касался мессианства, а с другой – титула «Сын Божий». По их мнению, Каиафа пытался установить, кем считал себя Иисус: Мессией из дома Давида, которого так жаждал народ, или кем-то большим, чем просто человек, божественной личностью?[440]

Согласно еврейской традиции, было бы невиданным кощунством называть себя божественной личностью, сравнимой с Богом. Даже признание возможности того, что помимо одного истинного Бога существует какой-либо другой бог, было бы святотатственным нарушением Первой Заповеди. Каиафа был бы виновен в богохульстве, если бы он просто задал этот вопрос; это вызвало бы бурю возмущения в Синедрионе. Таким образом, этот изобличающий вопрос, как он обычно толкуется христианами (и Церковью, которая, как известно, поддерживает подобное толкование), был бы жизнеспособным только в том случае, если бы и Каиафа, и Иисус были христианами, а не евреями, и уже знали о воскресении. В диалоге между евреем Каиафой и евреем Иисусом вопрос никогда бы не зашел о Сыне Божьем как об особой личности. Это показалось бы немыслимым как председательствующему судье, так и подсудимому.

Также не могли думать по-другому ни еврей Павел, ни синоптические авторы. Титул «Сына Божьего», как проповедовал об этом Павел, не относится к земному Иисусу. Впервые он появляется как таковой в контексте воскресения: «…и открылся Сыном Божиим в силе… через воскресение из мертвых…» (Римл. 1, 4).[441] Другими словами, приписываемый Каиафе вопрос никак не мог касаться божественной личности, а утвердительный ответ Иисуса не мог являться богохульством.

На этом фоне можно увидеть, что столь решительный вопрос Каиафы мог относиться только к мессианским притязаниям. Вопрос, касающийся Сына Божьего, должен рассматриваться как приложение, относящееся к вопросу о мессианстве. Тем более что все евангельские отрывки, использующие выражение «Сын Божий», попадают под подозрение в том, что они были сформулированы ранней христианской общиной.[442]

Мессия – это древнееврейское слово, соответствующее греческому Christos, которое в латинском языке приобрело форму Christus. В традиции Церкви, что отражено в Апостольском символе веры, Christus означает воскресшего Избавителя, признаваемого и провозглашаемого Сыном Божьим. С другой стороны, имя «Иисус» ассоциируется с историческим человеком из Галилеи. Таким образом, доктрина о двойной природе Иисуса, «истинного человека и истинного Бога», отражена в самом имени Иисус Христос. Христос, о котором спрашивал Каиафа, не имеет ничего общего с Христом христиан.[443]