— Миша получал триста рублей в месяц, — несколько преувеличила доходы брата Марьяна Никитична, — и жил экономно…

— Да уж, — не удержался от иронии Хаблак, — об этом свидетельствуют японский магнитофон и хрустальные вазы, а стоят они…

— Вазы он получил в наследство от мамы. И ковры. Наша мама умерла шесть лет назад и все оставила Мише.

— И деньги?

— И деньги. — Ковалева даже не запнулась.

— И много зарабатывала ваша мама?

— Она получала пенсию за отца.

— И отложила пятьдесят семь тысяч?

— Но ведь нашего отца знала вся Одесса. Никита Львович Манжула, известный педиатр, спросите у каждого… Он был человеком зажиточным, а мама не сорила деньгами. Кроме того, наши родители имели дачу, виллу на берегу моря, и мама продала ее после смерти отца.

Ковалева говорила так уверенно и убедительно, что Хаблак засомневался: а что, если его подозрения безосновательны — действительно, вилла на берегу моря стоит больших денег, да и известный на всю Одессу педиатр, вероятно, зарабатывал много, не говоря уже о левых поступлениях…

— Хорошо, — сказал примирительно, — не о том сейчас речь. — Вдруг одна мысль мелькнула у него, и майор спросил: — Значит, ваша мама оставила все деньги Михаилу Никитичу? А вам ничего? Почему не пополам?

Глаза у Ковалевой забегали, но она сразу овладела собой и ответила спокойно:

— Почему только Мише? И мне тоже. Но ведь я, сами видите, живу в коммунальной квартире и боялась держать такую сумму при себе. Я доверяла брату и хранила свои сбережения у него. Вот и требую, чтобы половину денег, те, что принадлежат лично мне, отдали немедленно. Понимаю, остальные надо ждать полгода — я подожду, это не так уж и важно…

— Но почему, когда мы начали осмотр квартиры вашего брата, вы не сообщили о тайнике?

— Чтоб иметь неприятности? Так, как сейчас, доказывать, что деньги мои, и ждать полгода?

— То есть вы хотели потом забрать деньги из тайника сами?

— Э-э, нет… — Марьяна Никитична решительно помахала указательным пальцем чуть ли не под носом у Хаблака: — Вы намекаете на что-то незаконное, а незаконного тут ничего нет. Разве не дозволено человеку забрать свое, то, что принадлежит ему по праву?

— Брать по праву, конечно, дозволено, — согласился Хаблак и попытался заговорить о другом: —А скажите,Марьяна Никитична, вы не знали, что ваш брат последние полгода не работал?

— Почему же… — хотела возразить, но вовремя вспомнила историю с секретаршей, немного смутилась и поправилась: — Да, не знала, видно, Миша не придавал этому значения и просто забыл сказать мне.

— Но вы утверждаете, что у него не было от вас секретов. Как-то не вяжется…

— Ну, знаете! — рассердилась она. — Подумать только — работа… Сегодня тут, завтра там. Считаете, мне было интересно, на заводе он или в каком-то тресте… Не все ли равно?

— Вы сами говорили, что характер ваших отношений с братом исключал недомолвки.

Марьяна Никитична задумалась на несколько секунд, вероятно, поняла, что немного переиграла, и решила хоть как-то загладить неблагоприятное впечатление от ее слов.

— Подождите, — замахала руками, — я вам сейчас докажу, что все это не так. Миша, когда уезжал из Одессы, всегда помнил обо мне и часто писал. Я же говорю: не мог существовать без меня. Вот письма, — достала из резной деревянной шкатулки. — Кстати, и эту штуку подарил мне, видите, какое чудо: ручная работа, гуцульская. Наверно, Миша просто забыл сказать мне, что уволился, его не было в Одессе чуть ли не полгода, я полагала — в командировке, он же снабженец и только и делал, что ездил…

— И эти письма, — подзадорил Хаблак, — написал в последнее время?

— Да, из Ивано-Франковской области. Я же говорю: была уверена, что он там в командировке, а он, видно, решил передохнуть. Бедный, утомился, а с его сердцем…

Хаблак вспомнил уверенного, лощеного, самодовольного человека в белых джинсах и не очень поверил Марьяне Никитичне. Однако ничем не выказал своих сомнений.

— Говорите, Михаил Никитич полгода пробыл в Ивано-Франковской области? — уточнил он.

— Можете убедиться. — Ковалева подала майору письма. Читайте, я позволяю, они адресованы мне. Видите, Миша не забывал свою сестру, писал дважды в месяц, не реже.

Писал Манжула Ковалевой и в самом деле регулярно. Не письма, а открытки, всего в несколько строчек, одиннадцать открыток; первая отправлена в январе из самого Ивано-Франковска, другие — из Коломыи, Яремчи, Косова, опять из Ивано-Франковска… Последнюю, судя по почтовому штемпелю, опустил в ящик месяц назад в Снятине.

Хаблак быстро пробежал глазами написанное.