— Может быть, снимок был у Сергея? — предположил я.

— И надпись его? Зачем?

"В самом деле! Зачем Сергею такие доказательства…"

— На его почерк это не похоже.

— А написано точно. И в точку. Мы не раз рассказывали Лене, как познакомились с Олегом, когда меня вызвала больная мама. Кто бы мог подумать, что ей придет в голову сравнивать все эти числа!..

— Что поделаешь. Но стоит ли драматизировать? Главное, отнеситесь спокойно. Жизнь идет. Все образуется. Неплохо, что с жильем легче станет.

— Каким жильем?

Я подумал, что сказал лишнее. Хоть этого-то можно же было избежать! Но, с другой стороны, я приехал слушать. Все. В том числе и по этому поводу. Хотя какой уж теперь повод! Почти все ясно. Если бы не этот дурень Женька, который скорее всего благополучно нашелся и страдает дома с похмелья. А если не нашелся?

— Лену и Вадима согласилась пустить на квартиру Полина Антоновна.

Из кухни аппетитно тянуло поджаривающимся пирогом. Но, боюсь, он мог и пережариться, потому что Наташа все реже оборачивалась к кухонной двери.

— Ничего не знаю.

Я рассказал, по возможности смягчая напористость Вадима. Можно сказать, мне редко случалось иметь такого внимательного слушателя.

— Вот видишь, как дела повернулись. А пирог у тебя не сгорит?

— И эта… тетка Сергея признала Лену родственницей?

Вопрос о пироге она пропустила мимо ушей. Я понимал ее, хотя испытывал уже некоторый аппетит.

— По всей вероятности. Раз согласилась.

Наташа потерла пальцами виски.

— Ты, однако, наговорил мне.

— Зато теперь ты знаешь все.

— Невероятно.

— Посмотри пирог.

— Что? А… Сейчас.

Она вернулась из кухни и задала вопрос, на который я предпочел бы не отвечать.

— Они будут жить там все втроем?

Я вынужден был сказать правду.

— Полина Антоновна собирается в дом престарелых.

— Значит, внучка ее не устраивает?

Наташа спросила спокойно, даже, я бы сказал, иронично, но я счел нужным защитить Полину Антоновну.

— Ты не знаешь этого человека. У нее своеобразный характер.

— И, судя по твоим словам, разумная голова?

— Дай Бог нам с тобой.

— И она не знала, что Лена… не чужой человек Сергею?

— Получается, так. Если он не сказал.

— Он не сказал.

— Ты уверена?

— Да, я уверена.

— Не можешь простить?

— Ах, Коля… Пора пирог вынимать.

Но она не ушла, а подумав, сказала:

— Как же он ее убедил?

— Вадим?

— Да. Зять.

Слово "зять" она сказала так, как другие произносят "негодяй" или "мерзавец".

— Лена говорила, что ты не жалуешь его.

— А ты в восторге?

О своих "восторгах" я распространяться не хотел.

— Нужно считаться с ее отношением.

— Эх, Коля! Тебе этого не понять. Это мое разбитое сердце.

— Ты, прости, рассуждаешь как теща.

— Как мать я рассуждаю. Не хочу, чтобы никчемный человек Ленке всю жизнь испортил.

— Она считает, что он трудно адаптируется…

— К чему? — перебила Наташа, и было видно, что вопрос для нее больной. — К жизни? Да он совсем не адаптируется, потому что жизнь идет сама по себе, а он сам. Ты его видел раз, а я почти столько, сколько он живет на свете. Он еще мальчишкой был у нас свой, они ж выросли вместе, учились вместе. Было время, я лучшего для Ленки не желала…

— Что же случилось?

— Гниль завелась.

— Откуда?

— А откуда все зло берется? Из рюмки.

— Ну, алкоголиком я бы его не назвал. На пути, может быть.

— На пути с односторонним движением. Да, на улицах его пока не подбирали, милиция не задерживала. Язык тоже вроде не заплетается, а без рюмки дня нет. Она для него не выпивка, не праздник, она — горючее, на котором он существует, которое мозги его питает, а на таком поливе что вырасти может?

"Имею право", — вспомнилось мне.

— На таком поливе, Коля, сорняк вырастает, паразит. Современный, конечно, нового типа, с философией. Он, видишь ли, себя личностью мнит, работягу презирает и работу вообще, о свободе и независимости может часами распространяться, а сам кто? Захребетник!

— А Лена…

— Лена, видишь ли, не может допустить, чтобы он погиб по ее вине. А погибать он будет всю ее и свою жизнь.

— Да, на погибающего он пока не похож.

— Потому что погиб уже. И это не игра слов. Вот такие мертвые и кусают живых.