Он тогда приехал из больницы домой, в старый шестикомнатный дом, где поселился после смерти матери. Страшно хотелось пить. Он открыл на кухне банку пива, жадно припал к ней.

— Тебе не хочется пить, — вдруг вновь прозвучал голос Сия тельной Дамы. — Твоя жажда глубже, чем жажда тела. Тебе хо чется продолжения нашей оргии.

Он с перепугу уронил банку, опять инстинктивно стал озираться по сторонам:

— Ты ведь ушла!

— Я ушла, а в тебе живут мои остаточные токи, хотя на самом деле это еще более тонкая материя. Радуйся. И будь паинькой. Я могу жить в человеке неделями, месяцами… Пока не наскучит. Понял?

— Еще не наскучило? — дерзко, помнится, спросил он.

— Ну, ты и урод! А ведь фотохудожник, творческая личность, — вздохнула Она. — Неужто ты до сих пор меня не узнал?! Я твоя Первая, Альгис. Первая Женщина!

Его вновь будто прошибло небесным огнем.

Вот почему его мозг зацепился за слова доктора «молодой Кант». Вот почему ему показался знакомым этот хрипловатый голос из ниоткуда. Это Она четверть века назад, когда он был в таком же нежном возрасте, как и Кант, первый раз трахнула его на опушке леса. Тогда Она не общалась с ним, пацаном, но кроме ужаса и боли оставила в душе и теле непонятную сладкую истому и как бы отзвук речи, тень нескольких слов, короткой фразы, которую он посчитал звуковой галлюцинацией. И вот — продолжение.

— Что ты сказала тогда?

Сиятельная Дама вульгарно хихикнула:

— «Живи, мальчик, я тебя распечатала…» А пару дней назад я почему-то вспомнила тебя. Нашла и… Радуйся, Альгис, мы снова вместе.

Тогда, в юности, он всего–навсего лишился ногтя на большом пальце ноги, можно сказать, отделался легким испугом. Его, пацана, вовсе не заинтересовала таинственная небесная сила, которая так нежно и странно с ним обошлась. Даже годы спустя он не знал, что многие люди чувствуют в молниях, особенно шаровых, живое и, быть может, разумное существо, что очевидцы рассказывают о непреодолимом желании… погладить ярко–желтые, голубые или зеленоватые шары, что, по статистике, подавляющее большинство (86 процентов) жертв стрел Амура, то есть Перуна, — мужчины, у которых за душой, кроме избытка тестостерона, ничегошеньки нет.

Ничего этого он не знал и, поднимая банку с пивом, не очень вежливо снова поинтересовался:

— Господи, ну зачем тебе я? Или этот тысячелетний Кант? Ты что, сексуально озабоченная?! Но ведь ты не человек. Так. Энергия какая-то, ток…

— Ничего себе ток, — хмыкнула Сиятельная Дама. — Мои ручки–ножки раскалены до тридцати миллионов градусов. Хочешь, обниму тебя по–настоящему?! А насчет секса… Может, ты и прав… А пока… Налей-ка себе выпить! Да не пива, а виски или текилы. Да побольше. Пей!

Он, помнится, выпил — и раз, и второй, и третий. Все по настоянию невидимой гостьи, которая позже сказала, что Кант — всего лишь иллюстрация, ты, мол, не ревнуй, его трахнула не я, а одна из моих сестричек, и что с философами иметь дело хуже, чем с полицейскими. Эти дураки, мол, всё пытаются понять, даже То, что не помещается в их забитые всяческим мусором хилые головки.

А еще Она в тот вечер пила его устами джин и абсент, коньяк и мартини, а на десерт потребовала шампанского.

— Что ты со мной творишь?! — взмолился он. — У меня утром от такого коктейля лопнет голова.

— Не боись, — хохотнула гуляка. — Я тебя вылечу…

Когда он прилично захмелел, Сиятельная Дама заявила:

— А теперь раздевайся — займемся любовью.

Он тоже хохотнул — пьяно, издевательски:

— Даже если ты не моя шиза, а в самом деле остаток молнии… Тебя же все равно нет. Ты — нематериальная. Как я могу заниматься любовью с фантомом, электрическим образом?! Только в воображении… Это рукоблудство,

— Какой ты дурачок, — вздохнула где-то рядом Она. — Что с тебя возьмешь: лесничий, садовник, фотограф… Я даже не спрашиваю, сколько книг ты прочитал, Альгис! Ты два часа назад, кажется, что-то вякал о моей сексуальной озабоченности, Так вот. Я не знаю, кто ближе к животным: вы, люди, или я. Неважно… Но если ты когда-либо слыхал о понятиях инь и ян, то я — инь в чистом виде. Сгусток ее. В ваших самых страстных с учках содержится не более крохотной капельки этой божественной женской сущности, этой творящей энергии… Миром движет энергия, Альгис. Смотри! Сейчас ты спляшешь для меня зажигательную сальсу.

— Я не умею танцевать, — проблеет он. — Тем более какую-то сальсу. Я даже не видел, как ее танцуют.

В следующий миг он, абсолютно помимо воли, вскочил, какой-то неестественной легкой летящей походкой проскользнул на середину гостиной.

Музыки, конечно, не было. Но она вдруг зазвучала во всем его естестве, подняла над полом и старым ковром, руки и ноги ожили для полета, сами вплелись в канву раскованных, полных страсти движений.

— А ты боялся, мачо! — насмешливо шепнула Сиятельная Дама. — Я с тобой, и жизнь прекрасна.

Когда, усталый, злой и по–своему… счастливый, он рухнул на кровать, Она едко заметила:

— Видишь, ты тоже электрический. Твое тело, мускулы слушают команды твоего мозга. Или мои. Ты не хочешь и не умеешь танцевать, но только что сорвал мои аплодисменты. Ты не хочешь раздеваться — из вредности, а руки уже сами снимают одежду. Ты для меня кукла, Альгис. Как и другие люди. Вы все в моей воле.

Насчет рук и одежды Сиятельная Дама оказалась права, что ему окончательно не понравилось. Как, впрочем, и «зомбированный» танец.