Норфолк бурчит себе под нос: у Тюдора вечно все не слава богу.

В Остин-Фрайарз, когда у кого-нибудь течет из носа или подвернулась нога, мальчишки разыгрывают интерлюдию под названием: «Если бы Норфолк был доктором Беттсом». Болит зуб? Вырвать! Прищемил палец? Отруби себе руку! Болит голова? Долой ее с плеч, новая вырастет!

Пятясь к выходу, Норфолк замирает на полушаге.

– Ваше величество, она не сказала, что молния вас убьет.

– Верно! – радостно подхватывает Брэндон.

– Живой, но низложенный с трона, живой, но черный и обугленный? Вот счастье-то! – Перечислив свои горестные обстоятельства, Генрих кричит слугам, чтобы принесли дров, пажу – чтобы согрел вина. – Неужто король Англии должен сидеть с пустым кубком возле гаснущего камина?! – Монарх, похоже, и вправду замерз. – Она говорит, что видела мою матушку.

– Ваше величество, – произносит Кромвель осторожно, – известно ли вам, что ваша матушка изображена на одном из витражей в соборе? И когда сквозь витраж бьет солнце, может показаться, будто она окружена светом. Думаю, это и видела монахиня.

– Вы не верите в ее видения?

– Полагаю, она не отличает происходящего вовне от того, что творится у нее в голове. Такое бывает. Наверное, ее стоит пожалеть, но не слишком сильно.

Король хмурится. Говорит:

– Я любил матушку. – Потом: – Бекингем очень полагался на видения. Один монах сказал ему, что он станет королем.

Нет надобности добавлять, что Бекингем казнен за государственную измену больше десяти лет назад.

Когда двор отправляется в Кале, Кромвель идет вместе с королем на «Ласточке». Стоит на палубе, смотрит, как удаляется английский берег. Рядом герцог Ричмондский, незаконный сын Генриха, взволнованный тем, что первый раз в жизни вышел в море на корабле, да еще с отцом. Фицрой – миловидный белокурый мальчик лет тринадцати, высокий, но тоненький, вылитый Генрих в его годы, полностью осознает свое положение.

– Мастер Кромвель, – говорит мальчик, – я не видел вас с тех пор, как Вулси удалили от двора.

Мгновенная неловкость.

– Я рад, что вы процветаете. Потому что в книге «О придворном» сказано, что люди низкого происхождения часто богато одарены природой.

– Вы читаете по-итальянски, сэр?

– Нет, но отрывки из книги перевели мне на английский. Очень полезное для меня чтение. – Пауза. Мальчик поворачивает голову и говорит тихо: – Я очень жалею, что кардинал умер. Потому что теперь моим опекуном стал герцог Норфолкский.

– И я слышал, вашу светлость женят на его дочери Мэри.

– Да. А я не хочу.

– Почему?

– Я ее видел. У нее грудь плоская.

– Однако она умна, милорд. А то, о чем вы сказали, время наверняка исправит, прежде чем вы сочетаетесь браком. Если вам переведут ту часть книги Кастильоне, где речь идет о достоинствах благородных дам, вы увидите, что Мэри Говард наделена ими сполна.

Дай-то Бог, чтобы этот брак не оказался таким же, как у Гарри Перси или Джорджа Болейна. И для девушки в том числе. Кастильоне утверждает: женщины могут понять все то же, что и мужчины, у них такие же чувства, такие же способности, они так же любят и ненавидят. Кастильоне безумно любил свою жену Ипполиту, однако та умерла, прожив с ним только четыре года. Он написал ей элегию, но так, словно пишет сама Ипполита, словно умершая разговаривает с супругом.

За кормой корабля чайки кричат, как погибшие души. Король выходит на палубу сообщить, что голова прошла. Кромвель говорит:

– Ваше величество, мы беседовали о книге Кастильоне. У вас было время ее прочесть?

– Конечно. Он восхваляет spezzaturata – искусство все делать изящно без видимых усилий. Это умение следует воспитывать в себе и государям. – Генрих добавляет неуверенно: – У короля Франциска оно есть.

– Да. Однако помимо spezzaturata следует постоянно выказывать на людях сдержанность. Я подумываю заказать перевод и презентовать его милорду Норфолку.

Король улыбается – наверняка вспомнил Томаса Говарда в Кентербери, угрожающего побить монахиню.

– Непременно презентуйте.

– Лишь бы он не усмотрел в этом упрека. Кастильоне пишет, что мужчине не следует завивать волосы и выщипывать брови. А как вам известно, милорд делает и то, и другое.

Юный Фицрой хмурится.

– Милорд Норфолк?

Генрих гогочет совсем не по-королевски, без всякого изящества и сдержанности. Вот и славно. Корабельные доски скрипят. Король, чтобы удержать равновесие, берется за поручень. Ветер наполняет паруса. Солнечные зайчики прыгают по воде. «Через час мы будем в порту».

В Кале, последнем оплоте Англии на французской почве, у него много друзей, покупателей, клиентов. Он прекрасно знает город, Водяные и Фонарные ворота, церкви Святого Николая и Божьей Матери, башни и валы, рынки, дворцы и набережные, губернаторский дом, особняки Уэтхиллов и Уингфилдов с их тенистыми садами, где местные аристократы живут в блаженном удалении от Англии, которую, по собственным словам, уже не понимают. Знает городские укрепления (разваливающиеся) и земли за ними с их лесами, деревушками и болотами, шлюзами, дамбами и каналами. Знает дорогу на Булонь и дорогу на Гравелин – территорию императора; знает, что и Франциск, и Карл могли бы взять Кале одним решительным наступлением. Англичане владеют городом двести лет, но на улицах куда чаще слышишь французскую и фламандскую речь.