Анна обо всем ему рассказывает; она говорит со смехом: «мой Кромвель». Ветер попутный, прилив благоприятствует – Кромвель чувствует подошвами силу волн, влекущих вперед. Спикера Одли, его друга, наверняка утвердят в должности лорда-канцлера – король к нему привыкает. Старые придворные подали в отставку, чтобы не служить Анне; новый казначей двора, сэр Уильям Полет, – соратник по временам Вулси. Почти все новые придворные – соратники по тем временам. А кардинал не брал на службу дураков.

После мессы и посвящения Анны в титул он заходит к Гардинеру – тот меняет церемониальное облачение на более приличествующее светскому торжеству.

– Будете танцевать? – Кромвель сидит на каменном подоконнике, вполглаза следит за тем, что происходит во дворе: музыканты несут трубы и лютни, арфы и ребеки, гобои, виолы и барабаны. – У вас неплохо получится. Или, став епископом, вы больше не танцуете?

Мысли Стивена заняты своим.

– Вы не думаете, что стать маркизой в собственном праве – более чем достаточно для любой женщины? Теперь она ему уступит. Дай-то Бог, чтобы до Рождества она понесла.

– Так вы желаете ей успеха?

– Я желаю королю успокоиться, и чтобы из этого что-нибудь вышло.

– А знаете, что Шапюи про вас говорит? Якобы у вас в доме живут две женщины, переодетые мальчиками.

– Вот как? – хмурится Гардинер. – Полагаю, все лучше, чем два мальчика, переодетых женщинами. Вот это было бы возмутительно.

Епископ отрывисто смеется. Они вместе идут на пир. Тра-ля-ля-ля, поют музыканты. «В кругу друзей забавы [60] век будут мне по нраву» [61] . Душа музыкальна по своей природе, утверждают философы. Король приглашает Тома Уайетта петь вместе с собой и музыкантом Марком. «Ах, чем бы милой угодить? Для милой что мне совершить?»

– Все, что угодно, – говорит Гардинер. – Насколько я вижу, предела нет.

Кромвель говорит:

– Король добр к тем, кто верит в его доброту.

За музыкой никто, кроме епископа, не услышит.

– Ну, – отвечает Гардинер, – тут надо иметь невероятно гибкий ум. Как у вас.

Он говорит с мистрис Сеймур.

– Смотрите.

Она показывает свои рукава с каймой цвета зимородкова крыла – из того самого ярко-синего шелка, в который он завернул книгу с рисунками для вышивания. Как там в Вулфхолле, спрашивает он сколь можно деликатнее – в таких выражениях осведомляются о жизни в семействе, где произошел инцест.

Она отвечает всегдашним звонким голоском:

– Сэр Джон отменно здоров. Впрочем, сэр Джон всегда отменно здоров.

– А остальные?

– Эдвард злится, Том не находит себе места, госпожа моя матушка скрежещет зубами и хлопает дверьми. Урожай зреет, яблоки наливаются, молочницы при коровах, капеллан при молитвах, курицы несутся, лютни настроены, а сэр Джон… сэр Джон, как всегда, отменно здоров. Почему бы вам не придумать какое-нибудь дело в Уилтшире и не заехать к нам? Да, и если у короля будет новая жена, ей понадобятся новые фрейлины, и моя сестра Лиз займет место при дворе. Ее муж – губернатор Джерси. Антони Отред, вы его знаете? Я бы сама охотно присоединилась к королеве, да, говорят, она вновь переезжает и свита ее уменьшится.

– Будь я вашим отцом… Нет, – торопливо поправляется Кромвель. – Будь я вправе давать советы, я порекомендовал бы вам служить леди Анне.

– Маркизе, – говорит она. – Да, смиряться полезно. Она учит нас всех умерять гордыню.

– Просто сейчас ей приходится нелегко. Думаю, добившись своей цели, она станет мягче.

Еще не договорив, он понимает, что это не так.

Джейн опускает голову, смотрит на него из-под ресниц.

– Вот мое смиренное личико. Подойдет?

Он смеется.

– Оно откроет вам любые двери.

Пока танцоры, обмахиваясь веерами, отдыхают после галиард, паван и аллеманд, они с Уайеттом поют а капелла солдатскую песенку: «Скарамелла ушел на войну, с копьем, со щитом». Она печальна, невзирая на слова, как всякая песня в предсумеречный час, когда полутьма приглушает человеческий голос. Чарльз Брэндон спрашивает:

– О ком это? О женщине?

– Нет, о юноше, который ушел на войну.

– И что с ним сталось?

«Scaramella fa la gala».

– Для него война – сплошной праздник.

– Да, славные были деньки, – говорит герцог. – Лучше, чем сейчас.

Король поет сильным, красивым, протяжным голосом: «Когда в чащобе я бродил». Некоторые дамы, перебрав крепкого итальянского вина, плачут.

В Кентербери архиепископ Уорхем лежит на холодном камне, на глаза ему кладут монеты, словно хотят навсегда запечатлеть королевский профиль в мозгу усопшего. Потом тело опустят под плиты собора, в сырую черную пустоту рядом с костями Бекета. Анна сидит неподвижно, как статуя, устремив взор на короля. Движется только рука – она гладит собачку на коленях, снова и снова, наматывает на палец завитки шерсти. Когда затихает последняя нота, вносят свечи.