Октябрь, и все едут в Кале – кавалькада в две тысячи человек растянулась от Виндзора до Гринвича, от Гринвича через зеленые кентские поля до Кентербери; с герцогом едет сорок свитских, с маркизом – тридцать пять, с графом – двадцать четыре, виконт обойдется двадцатью, а Кромвель – Рейфом и одним писарем, которых можно приткнуть в любую крысиную нору на корабле. Король встречается с братской Францией – та обещала замолвить перед папой словцо за его новый брак. Франциск предлагает женить одного из трех своих сыновей – трех сыновей! вот кого Господь любит! – на племяннице папы Екатерине Медичи и обещает поставить условием, что братской Англии дадут уладить свои матримониальные дела в собственной юрисдикции, в суде английских епископов.

Прошлое свидание монархов, названное «Встречей на поле золотой парчи», устраивал кардинал. Король говорит, нынешняя поездка обойдется дешевле, но как только речь заходит о частностях, выясняется, что его величество хочет того побольше и этого вдвое – еще богаче, еще пышнее, еще грандиознее. Генрих везет во Францию своих поваров и свою кровать, священников и музыкантов, собак и соколов, а также свою новоиспеченную маркизу, которую вся Европа считает его любовницей. Везет претендентов на престол, в том числе Йорка лорда Монтегю и Ланкастеров Невиллей, дабы показать, как они покорны и как прочен трон Тюдоров. Везет свою золотую посуду, постельное белье, своих пирожников, своих щипальщиков птицы и отведывателей пищи, даже собственное вино – на первый взгляд, перебор, но кто знает?

Рейф, помогая упаковывать бумаги, замечает:

– Я понимаю, что Франциск будет просить у папы одобрения на новый брак нашего короля, но никак не соображу, зачем это Франциску.

– Вулси всегда говорил, что цель соглашения – само соглашение. Не важно, каковы условия, главное – что они есть. Важна добрая воля. Когда она иссякает, соглашение нарушается, что бы ни было записано в условиях.

Важны шествия, обмен подарками, королевские игры в шары, турниры, придворные спектакли – это не вступление, а сам процесс. Анна, хорошо знающая французский двор и французский этикет, рассказывает о возможных затруднениях.

– Если прибудет с визитом папа, король Франции обязан будет выйти ему навстречу, возможно, даже во двор. Монархи же, завидев друг друга, должны пройти равное число шагов. И это работает, если только один монарх не станет делать очень маленькие шаги, вынуждая второго пройти большее расстояние.

– Клянусь Богом, это низость! – взрывается Чарльз Брэндон. – Неужто Франциск так поступит?

Анна смотрит на него из-под полуопущенных век.

– Милорд Суффолк, готова ли госпожа ваша супруга к путешествию?

Суффолк багровеет.

– Моя жена – бывшая королева Франции.

– Мне это известно. Франциск будет рад снова ее повидать. Он находил ее очень красивой. Хотя, конечно, тогда она была молода.

– Моя сестра по-прежнему красива, – умиротворяюще произносит Генрих, однако Чарльз Брэндон разражается криком, подобным раскату грома:

– Вы ждете, что она будет прислуживать вам? Дочери Болейна? Подавать вам перчатки, мадам, садиться за стол ниже вас? Так запомните – этому не бывать!

Анна поворачивается к Генриху, стискивает его руку.

– Он унижает меня в вашем присутствии.

– Чарльз, – говорит Генрих, – выйдите и возвращайтесь, когда овладеете собой. Не раньше.

Вздыхает, делает знак рукой: Кромвель, идите за ним.

Суффолк вне себя от ярости.

– На свежем воздухе приятнее, милорд, – говорит Кромвель.

Уже осень: мокрые листья хлопают на ветру, как флаги миниатюрных армий.

– Мне в Виндзоре всегда чудился некоторый холодок, а вам, милорд? Я об общем положении вещей, не только о замке. – Его голос журчит тихо, успокаивающе. – Будь я королем, я старался бы больше времени проводить в Уокинге. Вам известно, что там никогда не бывает снега? По крайней мере, не было последние двадцать лет.

– Будь вы королем? – Брэндон ускоряет шаг. – Если Анна Болейн может сделаться королевой, то почему бы и нет?

– Беру свои слова назад. Мне следовало выразиться смиреннее.

Брэндон сопит.

– Она, моя жена, никогда не появится в свите этой распутницы.

– Милорд, вам лучше считать ее целомудренной, как считаем мы все.

– Ее воспитала мать, известная потаскуха, доложу я вам. Это она, Лиз Болейн, бывшая Лиз Говард, первая затащила Генриха в постель. Уж поверьте мне – я самый старый его друг. Ему было семнадцать, и он не знал, куда вставлять. Отец воспитывал его, как монашку.

– Теперь никто из нас не верит в эту историю. Про жену монсеньора.

– Монсеньора! Силы небесные!

– Ему нравится, когда его так называют. Вреда в этом нет.

– Ее воспитывала сестрица Мария, а Мария росла в борделе. Знаете, как они это делают во Франции? Супруга мне рассказала… Ну, не рассказала, а написала на бумаге, по-латыни. Мужчина возбуждается, и женщина берет его член в рот! Вообразите только! И можно ли называть целомудренной особу, которая вытворяла такие мерзости?