Закукует ли кукушка,

выпорхнет ли птица, —

Руска вмиг замрет и, спрячась,

слушает, боится.

И опять идет босая

по шипам жестоким,

распустив косу густую

по плечам высоким.

Может днем она казаться

сумасшедшей, жалкой,

ночью ж может показаться

выплывшей русалкой.

Выплыла и тихо ловит

тени в лунном свете...

Вглубь лесов уходит Руска,

никого не встретив.

А куда идет? Не знает.

Где остановиться?

Хоть в какой-нибудь бы угол

спрятаться, забиться;

чтоб никто ее не видел, —

людей не видала,

чтоб ничто о страшном прошлом

не напоминало.

Ночь кровавую забыть бы,

Куздов дом проклятый,

и уйти туда, откуда

больше нет возврата...

Вдруг без сил она упала,

подкосились ноги,

скоро кончатся все муки

все ее тревоги.

В небо глянула, прощаясь

с ясной синевою,

стало жалко расставаться

с жизнью молодою.

Умирать в лесу так страшно

без души единой, —

после смерти стать добычей,

пищею орлиной.

Вдруг дубрава под шагами

ожила, вздыхая,

зашуршали с треском ветви

и листва сухая.

Иль спешит за ней погоня,

злую казнь готовя?

Иль медведь бредет по следу,

лакомый до крови?

Крикнула, собрав все силы,

и не ждет ответа,

простонала: «Помогите!

Ах, мой Ангел, где ты?»

«Здесь я, здесь, моя голубка!» —

звонкий крик раздался,

и с ружьем из темной чащи

Ангел показался.

«Руска!» — «Ангел! Ах, мой милый»

«Пташка, что случилось?

Кровь откуда?» — «Ты не умер!» —

«Как здесь очутилась?»

Подбежали, задрожали

в радости безбрежной,

с поцелуями, слезами

обнимались нежно...

Рассказали, что случилось

с ними в дни разлуки,

Руска — про свое несчастье,

Ангел — про все муки.

Рассказал он про походы

с Ботевым великим,

и про голод и скитанья

по ущельям диким.

Говорят чистосердечно,

ни в чем не таятся,

все глядят в глаза друг другу

и не наглядятся.

С радости они забыли

все былые муки,

а над ними клонят ветви

вековые буки...

Ветер утренний, прохладный

по вершинам мчится,

и встречают солнце песней,

просыпаясь, птицы.

Вдруг из темной чащи леса

кто-то появился.

«Вот так встреча! Гей, юнаки!» —

окрик прокатился.

И старик седой с дубинкой

вышел на поляну.

«Вот так встреча! — закричали. —

Это Лулчо Панов!»

Ангела дед обнимает

с молодою силой:

«Я тебя живым увидел,

будь здоров, мой милый!

Вспомнил я былые годы...

Руска — невредима,

в сердце у нее струится

кровь от деда Димо.

Ты кинжал мой обагрила

кровью агарянской,

подвиг совершив во славу

веры христианской!»

«Лулчо дед, а что ты ищешь

в чаще на вершине?» —

«Здесь мое былое царство,

вот моя дубина!

Красный цвет на ней недаром,

как на прялке новой,

двух злодеев ей убил я

перед хатой Иова!

Выдал всех предатель Куздо,

гром срази ударом!

И теперь в лесах я буду

промыслом жить старым!

Ой, гайдуцкие дубравы!

Буки, сосны, ели!

Много с Минчо-воеводой

мы ягнят поели.

Тут гуляли мы, встречали

бури и бураны,

и дрожали перед нами

лютые султаны!

Многое сейчас на память