— А что плохого в упоении мощью? — рассмеялась Джулия. — Мне это кажется весьма забавным.

— До встречи с еще большей мощью, — обронил Люк.

— Значит, надо более масштабно мыслить, — возразила Джулия.

— Это неправильно, — заметила Гейл. — У всякого есть обязанности, долг, и они стоят на первом месте.

Люк перевел на нее взгляд и кивнул.

— Мораль в это можно не вмешивать, — заявила Джулия.

— Не согласен, — отозвался Люк.

— Это я не согласна, — стояла на своем Джулия.

Люк молча пожал плечами.

— Она права, — неожиданно вмещалась Гейл. — На мой взгляд долг и мораль не одно и то же.

— Ну, если у тебя есть какой-то долг, — сказал Люк, — нечто такое, что ты обязательно должен сделать, скажем, дело чести — это становится твоей моралью.

Джулия посмотрела на Люка и перевела взгляд на Гейл.

— Это означает, что мы только что в чем-то сошлись во взглядах? — спросила она.

— Нет, — ответил Люк, — по-моему, не сошлись.

Гейл сделала глоток пива и зло сказала:

— Ты! Ты говоришь о личном кодексе чести, который не обязательно должен иметь что-то общее с общепринятой моралью.

— Правильно, — не стал возражать Люк.

— Тогда это на самом деле не мораль. Ты говоришь только о долге.

— Насчет долга ты права, — буркнул Люк. — Но все равно — это мораль.

— Мораль — это ценность цивилизации.

— Никакой такой цивилизации не существует! — категорично заявил Люк. — Это слово означает лишь искусство жить в городах.

— Ладно, допустим культуры, — уточнила она.

— Культурные ценности относительны, — улыбнулся Люк, — и мои утверждают, что я прав.

— Откуда же ведут происхождение твои? — осведомилась Гейл, изучая его лицо.

— Давай поддерживать спор в чисто философском русле, — попросил Люк.

— Тогда, может быть, нам вообще следует отбросить это понятие и говорить только о долге?

— А что случилось с мощью? — поинтересовалась Джулия.

— Она где-то тут, — вступил в разговор я.

Гейл вдруг показалась совершенно сбитой с толку, как будто наша дискуссия не повторялась тысячу раз, как будто она действительно вызвала какой-то новый поворот мысли.

— Если они — две разные вещи, — медленно проговорила Гейл, — то что же важнее?

— Между ними нет разницы, — решительно заявил Люк. — Это одно и то же.

— Не думаю, — возразила ему Джулия. — Долг и обязанности обычно бывают четкими и ясными, а этику, похоже, можно выбирать себе по вкусу, так что если уж я обязана иметь что-то такое, то я предпочла бы мораль.

— А мне нравится четкость и ясность, — сказала Гейл.

Люк допил пиво и слегка рыгнул.

— Дерьмо! — бросил он. — Занятия по философии только во вторник, а у нас пока еще уик-энд. Кто оплатит следующий круг, Мерль?

Я поставил левый локоть на стол и разжал ладонь. Пока мы со все возрастающим напряжением вели схватку, он процедил сквозь стиснутые зубы:

— Я ведь был прав, не так ли?

— Прав, — заверил я его и дожал руку Люка до поверхности стола.

Мощь… Я вынул почту из небольшого ящичка в коридоре и отнес ее наверх в квартиру. Там оказалось два счета, несколько рекламных проспектов и какой-то сверток, отправленный первым классом без обратного адреса. Я закрыл за собой дверь, положил в карман ключи и кинул дипломат на ближайший стул. Затем направился было к дивану, но тут на кухне раздался телефонный звонок. Бросив почту на кофейный столик, я пошел к телефону. Раздавшийся позади меня взрыв мог быть, а мог и не быть сильным, достаточно сильным, чтобы сбить меня с ног. Этого я не знаю, потому что по собственной воле нырнул вперед, как только он прогремел. И… ударился о ножку кухонного стола. Это несколько оглушило меня, но в остальном я был невредим. Пострадала комната. К тому времени, как я поднялся на ноги, телефон умолк. Я уже знал, что есть уйма более простых способов избавиться от почтовой макулатуры, но после длительное время гадал, кто же звонил по телефону. Иногда я вспоминал начало всех бед, тот летевший на меня грузовик. Я лишь мельком, прежде чем кинулся прочь, заметил лицо шофера, инертное, лишенное всякого выражения, словно бы он был мертвым, загипнотизированным, одурманенным или одержимым чем-либо. А затем последовала ночь налетчиков, напавших на меня без единого словечка. Когда все кончилось и я направился своей дорогой, то оглянулся всего раз. Мне показалось, что я увидел темный силуэт, спрятавшийся в подъезд раньше, чем я успел что-нибудь рассмотреть — достаточно хорошая предосторожность в свете того, что только что случилось. Но, конечно, это мог быть и некто, связанный с нападением. Я разрывался на части в догадках. Та личность находились от меня слишком далеко, чтобы суметь толком описать меня. Если я вернусь и он окажется невинным зевакой, то тогда появится свидетель, способный меня описать. Правда, и не сомневался, что это типичный случай самообороны и дело тут же закроют, как только его заведут, но хлопот будет уйма. Поэтому я махнул рукой и рванул дальше. Еще одно интересное тридцатое апреля. Потом был день винтовки. Когда я спешил по улице, раздалось два выстрела. Обе пули прошли мимо, прежде чем я сообразил, что произошло, заметив только отлетевшие от стены здания слева от меня осколки кирпича. Третьего выстрела не последовало, но из здания по другую сторону улицы донесся глухой стук и треск. Окно третьего этажа было распахнуто. Я поспешил туда. Это оказался старый многоквартирный дом и парадная дверь оказалась запертой, но я не стал задерживаться из-за подобного пустяка. Обнаружив лестницу, взлетел по ней. Когда я добрался до места, решил испробовать крепость двери старомодным способом, и он сработал. Она оказалась не запертой. Я встал к стене и распахнул дверь резким толчком. Комната оказалась совершенно пустой, там не было даже мебели. Нежилое помещение… Не ошибся ли я дверью? Но затем я увидел, что выходящее на улицу окно распахнуто. На полу в углу валялась сломанная винтовка. По отметинам на ложе я догадался, что, прежде чем отбросить ее в сторону, ею с размаху ударили о батарею. А затем я заметил на полу и еще кое-что, влажное и красное. Не много… всего несколько капель. Я быстро обыскал квартиру. Она оказалась маленькой. Одно окно в единственной спальне тоже было распахнуто. За окном располагалась пожарная лестница, и я решил, что, возможно, тоже ею воспользуюсь при выходе. На черном металле ступеней виднелось еще несколько капель крови, но это было все. Внизу никого не оказалось.

Мощь… Убивать… Сохранять… Люк, Ясра, Гейл… Кто был в ответе за это? Чем больше я об этом думал, тем больше казалось, что и в утро открытых газовых конфорок тоже мог быть телефонный звонок. Не он ли разбудил меня и заставил осознать опасность?! Всякий раз, когда я размышлял об этих делах, происходило легкое смещение акцентов. Все представлялось в новом свете. По словам Люка и псевдо-Вианты, я не подвергался большой опасности и в более поздних эпизодах, но мне казалось, что любое из этих покушений могло бы угробить меня. Если подумать, то кого мне винить? Преступника? Или спасителя, который меня едва спас? И кто есть кто? Я помню, как чертовски осложнила картину та проклятая автокатастрофа, разыгранная словно «прошлым летом в Мариенбаде», хотя эта история казалась простой по сравнению со всем, что надвигалось на меня. По крайней мере, он знал, что ему требовалось сделать. Не унаследовал ли я семейное проклятие, связанное с усложненным сюжетом?