– Так у меня из здорового только половина жопы.

– Что ты при старших так грубо выражаешься?

Мариэтта поразмыслила и проворчала:

– Логично. Раз я тебе хочу нравиться, то должна быть белой и пушистой. Тогда ты меня полюбишь, и все станет очень логично и хорошо.

– Опять на больное?

– Между прочим, ты улыбаешься. Я затылком чувствую. Мы с тобой во многом одинаковые. Ладно, расскажи о чемнибудь не жутко больном.

Андрей поразмыслил и принялся рассказывать о дочери. О ее неудачном замужестве, о работе в «Останкино». О странном телемире, в котором люди из года в год загребают деньги и искренне не могут понять: кто же вообще смотрит их халтурный продукт? Маня лежала неподвижно, вроде бы задремала, но стоило Андрею решить, что пора удалиться, сказала:

– Слушай, ты бы меня с ней познакомил. Честно, я твоей руки у нее просить не буду. Просто интересно. Впрочем, ты меня, наверное, стесняешься. Я нестильная и хамоватая. Ладно, иди спать. Приключится завтра выезд, и ты, невыспавшийся, на мне зло сорвешь. Ты, Сергеич, очень вредный бываешь. Почти как я.

Андрей не удержался, погладил блестящие волосы на затылке:

– Ты очень стильная. Даже чересчур. Спи, поздно уже.

Укладываясь, Андрей ухмыльнулся старым плиткам потолка. Сходил к девке. То ли сказку на ночь рассказал, то ли согласился в приемные папаши наняться. То ли… В общем, не чужая Мариэтта Тимуровна. Да и кто здесь чужой?

* * *

День прошел спокойно, и второй тоже. Затишье перед чертовой атакой, как выразился Генка. Занимались хозяйством и теорией. Из головного офиса обильным потоком шли ориентировки и статистика. Установленный факс хоть и с бесконечными глюками, но извергал интересную, а порой откровенно загадочную информацию.

Андрей прочел отчет о странной истории, приключившейся в одном из кинотеатров УланУдэ, и пошел посоветоваться с Горгоном. Посидели в аппаратной, старик после раздумий сказал, что инцидент вряд ли связан непосредственно с кино. Посторонний ктото безобразничает. Андрей пошел обратно и в дверях наткнулся на кучку красноватого песка. Вчера отсюда выметал точно такую же.

– Господин Горгон, уж не примите за намек, но из когото из нас песок сыплется. Да еще странный какойто, красный. Откуда, не подскажете?

– Ну, ты, Старый, сказанул. Мы что, здесь охранниками по лавкам сидим? Это ж ты навроде смотритель.

– Так я, бывает, и отсутствую.

– Нас еще чаще не бывает. Ежели мы про вас все знаем, так не потому, что следим, – туманно объяснил старый злодей.

– Хм, значит, «Боспор» без присмотра остается? Может, дежурства установить?

– Вот ты молодец! Ты еще ХешКе метлу всучи, пусть полы заметает. Она, кстати, обещала зверюгу, что вы прикармливаете, без шкуры бегать пустить. Чтоб не гадила где ни попадя.

– Какая зверюга?

– Вам виднее. От красавицы нашей иной раз, кроме «ослы да лошаки», ничего и не услышишь.

– Сочувствую, – пробормотал Андрей и пошел к себе в кабинет. Что там УланУдэ – что делается в родном «Боспоре», не поймешь.

Загадка разъяснилась на следующий день. С утра неожиданно раскричалась Мариэтта. Негодование объяснялось тем, что ктото сожрал колбасу, накрошенную для пиццы. Колбасы в холодильнике имелось еще две палки – ешь не хочу. Нет, обязательно нужно было сожрать уже почищенную. Да еще и расшвырять остатки по всей кухне. Алексей Валентинович вину на себя брать отказался категорически, объясняя тем, что колбасу ест только с хлебом и чаем. Логика в таком доводе, несомненно, имелась. Генка, наоборот, колбасу жевал как хлеб и возиться с шинкованной не стал бы, если можно разом отгрызть полбатона. Начальник теоретически был вне подозрений, хотя Мариэтта и поглядывала настороженно. Вероятно, подозревала, что и с колбасой у гражданина начальника сложились какието таинственные, закомплексованные отношения. Выручил Генка, осмотревший разбросанные остатки продукта. Грыз колбасу ктото мелкий. Предложение Иванова устроить засаду коллеги встретили настороженно. Сердитая Мариэтта объявила, что завтрак будет домашний, и мгновенно настругала разнокалиберных бутербродов. Все разошлись пить чай по комнатам. Буквально через пять минут Андрей подскочил от воплей и стука. Выглянув в коридор, успел заметить серую тень, молнией промчавшуюся вдоль стены. В конце коридора тень (очевидно, всетаки кошачьей породы) врезалась в стопу металлических яуфов, что сопроводилось натуральным раскатом грома, и исчезла.

Генка тряс окровавленной рукой:

– Я колбасу положил и сходил спортивные новости глянуть. Возвращаюсь, а оно уже сидит, кушает. Я тихонько за шиворот, а оно как кобра. Как только пальцы уцелели…

– Почему «оно»? Это же кот был?

– С виду кот. Серый, тощий, клочковатый такой. Но жрет, как электромясорубка. И звук такой же жужжащий. От полена колбасы треть осталась. Нет, хорошо, что пальцы уцелели. Что будем делать?

– Пищеблок нужно закрывать, – сказал Андрей.

– Капкан, – живо посоветовал Алексей Валентинович.

– Жестоко, – сказала хихикающая Мариэтта. – Нужно поймать и на свободу выдворить. Как этот котик вообще в «Боспор» попал?

У Андрея были некоторые догадки. Правда, не слишком реалистичные. Живые твари, кроме фээспешников и «целлулоидных», кинотеатр обходили стороной. Даже голуби крайне редко на крышу садились. Так что котяра был интересный. Но не гоняться же за ним по кинотеатру?

* * *

– Выезд, – сказал Андрей, кладя трубку. – На Ленинский. Площадь Гагарина.

– Сейчас, мигом, – подскочил Генка.

– Не гони. Выезд утром. Объект уже почти два месяца как пропал.

– А мы тогда зачем? – удивился Иванов. – Молебен за упокой стоять?

– Нет. Там какаято мистическая ерунда творится. Объяснят на месте.

Вечером Мариэтта поставила у своей двери блюдце с молоком и положила ломоть сыра.

– Ты ничего не перепутала? – поинтересовался Андрей. – Вроде не мышь завелась.

– У меня кот Васька был. Так он при виде сыра в обморок падал. От счастья.