Шрифт:
— Давайте никому не будем рассказывать…
— Ну, так и мне ведь никто не говорил! — пришлось проворчать.
Ну, словно по заранее кем-то написанному и Высшими инстанциями утвержденному сценарию снова вошла наша красноярская очаровашка:
— Как там губернатору наш подарок, Александр Никитович? — победно спросила у генерального.
— Было человек триста, но он оказался чуть не самым скромным из всех! — живо откликнулся Александр Никитович.
И она прямо-таки выкрикнула:
— А я вам что говорила?
Наш сухарь-производственник, знавший на комбинате в лицо каждый винтик, осторожно спросил:
— Что — Дон-Кихот?
Руки у него, опять со скрепкой, и в самом деле, слегка подрагивали…
А нет ли в том и нашей вины?
Что некогда бескомпромиссного и бесстрашного Амана так вот и разоружили — всем миром.
И кто из нас нынче так или иначе не развращен? Да и мне ли, столько доброго о Тулееве перед тем написавшему, бросать теперь в него камни?
Или это разные вещи? Бросить камень — одно, а правду сказать — другое?
У нас теперь чуть не у всех один ответчик: Кремль. Наша хата — по-прежнему с краю.
8
В машине Высшей школы милиции, в белой «волжанке», меня «вернули, откуда взяли» — подвезли до заводоуправления, где мы должны были встретиться с Александром Никитовичем, чтобы вместе ехать потом на встречу со «старичками», с ветеранами стройки и комбината: надо мне выполнять просьбу старого друга Рафика, надо!
На месте не было не только генерального, уже не застал и его помощника, и, что-то новенькое, — даже кого-либо из девчат-секретарш… Пожимая плечами пошел по коридору, ткнулся к новоиспеченному, эх, Сабирович, прости — «инсультанту».
— Что, Раф, «все ушли на фронт», один ты у нас дезертир? — спросил, присаживаясь напротив.
Он опустил трубку и сложил руки на столе. Слегка наклонился и долго вглядывался в меня: будто хотел сообщить что-то важное, и решал теперь — стоит ли?
Удивительное дело: голубоглазый красавец в молодости — тот самый «голубоглазый блондин» — почти таким же он остался и в свои шестьдесят пять: черты лица стали и благородней, и значительней… Железный Татарский Мальчик?
Или все, все мы — Русские Мальчики, как было в войну, которую выиграли наши отцы? Как раз потому и выиграли, что тогда мы были — все вместе.
Раф, Раф! Старый дружище…
Ещё недавно один из «старичков», только что видавший нас вместе, сказал о нем: мол, наш Сабирович вошел в настоящий мужской возраст — «серебро в голове, золото в кармане и сталь в штанах.»
Но зачем оно теперь ему, все это? Вытащившему в своё время из долгов, — спасшему, считай комбинат.
Он горько улыбнулся: будто подслушал, о чем я думал.
Но твердо сказал вдруг совершенно иное:
— Если бы «все ушли на фронт», этого бардака у нас давно бы не было!
Положил ладонь ему на руки:
— Это, пожалуй, я запишу себе, Раф!
— Запиши, — посоветовал он. — Запиши… знаешь, что никого из руководства комбината не будет на вашем «старческом» вечере?.. Только что прилетел новый хозяин выкуп подписывать…
— Выкуп?
— Темнота, чему вас учили… Основной пакет выкупает. Привез нового генерального. С Урала. Губернатор должен вот-вот подъехать: скрепить высокой печатью. Наши все уже там.
— А ты… — начал было я.
— Хрена ли мне там! — сказал он горько. — Что они — о качестве стали?.. «Раф сделал свое дело…»
Ну, так это он горько сказал!
Опять я бросил ладонь ему на руки и даже голову наклонил…
— Ладно! — сказал он, помолчав. — Дать тебе машину? А то опоздаешь.
— Ты не поедешь?
— Вернется за мной — по междугородке жду звонка. Подъеду чуть позже, — и в глазах у него тоже появился предательский блеск. — Если не забуду… понимаешь, какое дело.
Новенькое? О «настоящем» мужском-то возрасте?
«Серебро в голове, золото в кармане, сталь в штанах и слеза в глазу», да…
— Запиши себе! — сказал я уже с порога. — Вечер ветеранов.
И он покорно, как с предписанием врача, согласился:
— Сейчас запишу, да.