Он не был профессиональным «ментом»: его, учителя истории, «партия послала на передний край».

О, терминология тех времен!..

Её уже, считай, нет, партии. Сам он давно на пенсии и занят другим делом. Но школа, школа… Какая? Чья?!

— Им сейчас в милиции трудно, как никогда, — взялся мне объяснять. — Пожалуй, ещё и не было таких ножниц между словом и делом. Если бы они все это — только на своей шкуре… А — на своей душе? Когда карманника он должен за пятак — за решетку, а кто из общей казны миллионы взял, тот пусть гуляет и дальше… Как им сегодня жить-то? Как поступать?

И взялся мне рассказывать о созданной им тогда впервые в России ипотечной системе покупки жилья в рассрочку: специально для тех, кто воевал в Чечне либо в других горячих точках. Чтобы не пропивали заработанное своим здоровьем и собственной кровью.

— А ты нас бросил, — сказал вдруг без всякого осуждения, как-то уж очень безразлично сказал.

Но лучше бы осудил.

Я стал что-то такое бормотать: мол, нет, нет, когда-то чуть ли не первый написал правду о новокузнецких омоновцах, которых за несколько сотен чеченских долларов смертельным огнем накрыли владивостокские морпехи…

— А у Добижи давно был? — спросил он. — Мы с ним как-то тебя вспоминали… Он после гибели ребят никак не отойдет.

Немногословный, улыбчивый Сергей Добижа, работавший когда-то воспитателем профтехучилища в нашем поселке Заводском, как раз и командовал тогда сводным отрядом из Кузбасса — чудом остался жив.

Во мне только начало виновато проклевываться чувство полузабытого товарищества, которое связывало когда-то со многими из новокузнецкой «ментовки», а он вдруг как о деле решенном сказал:

— Полковника Полуэктова ты не знаешь, но он-то тебя — давно. Начальник высшей школы милиции, с некоторых пор она у нас на правах юридического института. Хочет устроить конференцию по твоим книжкам… или как там? Одним словом, встречу… Как им в объявлении написать?

— А пусть так и пишут, — поддразнил его. — Одним словом, встреча.

— Все шутишь, а вот побываешь у них — увидишь, как он из своих ребят старается настоящих людей сделать.

— И ему это удается?.. По нашим-то временам?

— А вот потому он и зовет тебя, Полуэктов…

У самого у него тихая, почти ласковая фамилия — Саушкин, такие мне всегда нравились, в книжках наделял ими людей добрых и безответных, страдальцев беспомощных, но откуда в нем эта непреклонность, эта собранность… мало знал его? Это само собой. Но чутье, куда его денешь, не то чтобы подсказывало — говорило прямым текстом: этотСаушкин — из тех, кто в минуты всеобщей растерянности становится только хладнокровней, только уверенней в себе…

Ради других.

Это было заметно в нем, вот в чем дело!

Почти сразу с ним стали на «ты», но будто по молчаливому уговору имя-отчество уважительно сохранили друг дружке полностью.

Как-то на полушутке спросил его: скажи-ка, Александр Павлович!.. Это, мол, что: темная наша якобы не только от заводской копоти Кузня выковала в тебе этот стерженек? Откуда он — в тихом-то преподавателе истории?

— А ты считаешь, история ничему не учит? — печально спросил он. — Особенно наша — русская?

Потом состоялась, наконец, эта «одним словом, встреча», давно у меня таких не было, а, может, не было до этого никогда, и даже много, много слов, боюсь, не смогут выразить, что я во время неё почувствовал и от чего до сих пор не могу избавиться. Это ведь возникшая тогда в зале атмосфера пылкой искренности, взаимного понимания печальных истин и ваша жажда чистоты, мальчики, заставляют меня и сейчас говорить мало кому теперь нужную и, по нашим временам не только небезопасную — гибельную правду…

Перед теми, кто на такие встречи приходил, никогда не таился; на неподдельный интерес всегда отвечал полной самоотдачей; о том, что пишу, обо всех, кого знаю, в чем убедился и что исповедую, отвечал со всею возможной откровенностью… Но так, видать, настодоела всем государственная фальшь и всеобщее наше придуривание, что естественные для здоровой души свойства сделались чуть ли не дефицитными — на доброе, на чистосердечное слово будущие суровые «стражи порядка» потянулись доверчиво, как молодые подсолнушки к проглянувшему сквозь хмарь лучику… да милые вы мои!