Справа за магазином начинается обширное поле, тоже окаймленное дальним лесом. Ещё недавно тут сеяли пшеницу, овес, потом пускали его под траву — будто и сейчас вижу и ходившие под ветерком живые волны хлебов, и в сцепке с викой да клевером твердо стоявшую стеной тимофеевку… Нынче который год поле зарастает дурниной, но по осени сюда непременно приезжают комбайны, аккуратно её выкашивают. Недоумевал сперва: а зачем, в таком случае, зачем?

Увидал как-то и раз, и другой стоявшие обочь дороги рядком несколько «мерседесов» и людей с видом опытных землемеров возле них, потом как-то — два-три «лендровера», владельцы которых тоже хозяйски, явно со знанием дела жестикулировали, и тут вдруг открылось: эге, брат!.. Как же ты приотстал. Под знаменитым Новокубанском, что рядом с Армавиром на родине, все продолжаешь толковать с известным ещё недавно на весь Союз хлеборобом Владимиром Яковлевичем Первицким и старым своим, ещё с сибирских времен, дружком Володей Ромичевым об их опыте посевов на больших площадях, а тут давно уже иная технология обработки земли — иная!

Урожая приходится ждать несколько лет, зато какую можно взять потом зеленую массу!

Хрустящие бумажки вместо сочной травы…

Кому что!

Одному «зелёного змия». Другому — просто «зеленыё».

Поле недавно в очередной раз прибрали, скошенную дурнину свезли, и яркая отава уже окрасила его в яркий изумрудный цвет… Неподалеку от дороги паслась единственная теперь на все Кобяково корова — черная, с белыми пятнами «шведка», которую упорно продолжала держать ради больных детишек жительница окраинных бараков Светлана.

Остановил коляску напротив, развернул так, чтобы Ване лучше было видать:

— Коровка!. Му-у. Видишь? Хочет дать тебе молочка. Подойдем к ней? Или поедем дальше?.. Молочка Ваня хочет?

Он смотрел на меня без улыбки, даже с какой-то скорбью в глазах.

— Что такой серьёзный? Коровка. Молочко дает. Му-у!.. Давай у неё для Вани попросим?

Ваня вдруг насупился ещё больше.

Я глянул на это привольное изумрудное поле, на котором в разных концах могло уместиться не одно многосотенное стадо, и веки у меня смежились вдруг так, что неожиданные слезы их больно кольнули…

«Валяешь тут дурака! — подумал. — Му-у!.. Коровка… Да, может, мальчишка понимает лучше тебя… ну, чувствует. Ощущает, что-то не так… совсем не так… а ты тут: му-у!.. Господи! Как им придется жить — ему, сестрице?! В каком мире?..»

Утер неожиданные слезы, развернул коляску, покатил молча.

Навстречу шла женщина с небольшим рюкзачком, поодаль за ней еще двое с вещами: видно, мимо поворота к нам только что проехал рейсовый автобус.

Поздоровался сперва по привычке, но тут же узнал: Рая, москвичка — сколько раз помогал ей тащить тяжелые сумки, когда вместе, раньше бывало, с электрички сходили в Скоротово и шли потом пешком через лес.

Она будто угадала, о чем подумал, сказала жалостно:

— Да вот, некому теперь носить… может, слышали?.. Умерла мама, завтра сорок дней как раз…

— Тетя Дуся? — откликнулся искренно. — Ай-яй, как жалко!.. Правда, ещё не слышал.

— Да она в последнее время у старшей дочки в другой деревне, мне ездить в нашу тяжело было.

— Это знал, да, бабушки говорили… это сколько же было ей?

— Да пожила она хорошо, — сказала Рая, как будто слегка гордясь мамой. — Девяносто семь было.

И я тоже невольно порадовался:

— Ай, молодец!

— Крепкая была…

— А меня, выходит, не было… в Москву, может, уезжал, — сказал снова виновато. — Обязательно бы пришел. К тете Дусе — обязательно.

— Я знаю, — сказала Рая. — Она вас тоже уважала… спрашивала всегда. Но хоронили её в Захарове, она ж захаровская была…

И до меня впервые дошло: Дуся-цыганка!

Да не из тех ли самых «липовых цыган», которые Володя Семенов пытался «продать» мне за эфиопов?!

Рая пошла себе в деревню, а мы с Ваней вдоль чуть ли не сплошной полосы, обозначенной требухой из выброшенных на ходу из «вольво» да «ауди» и разбившихся от удара о землю черных полиэтиленовых мешков со всяческими отбросами, дальше тронули по выбитому асфальту…

Неужели Дуся-цыганка, и правда, думал, из тех?..

Покачивая головой, вспомнил, как мы с ней много лет назад познакомились.

Тогда мы только что купили у Володи избу, приезжали сюда с собакой, водолазом Кветой, которую выпросил у нас Жора после гибели младшего своего братца… Квете едва исполнилось три, молодая была, игручая, и когда на улице в Кобякове пожилая женщина в нерешительности шагнула вдруг в один бок, в другой, собака бросилась к ней, облапила плечи, повалила…

Я поздно сообразил, что это должно было произойти: придавленный тяжелой бедой, ходил тогда, угнув голову.

Бить Квету я никогда не бил, но повоспитывал перед Дусей тогда достаточно, а на следующее воскресенье пошел к ней с конфетами.

— Да чё это вы? — удивилась Дуся. — И не подумаю взять. Сама виноватая! Маленькая, чтоб знать? Перед собакой на улице никогда нельзя туда-сюда: вроде как её дразнишь. Была бы какая другая собака, не стала бы менжеваться, а тут же — ну, такая большая, такая черная да красивая — никогда таких не видала!