Настроение старого хитреца и менялы Ангуса Берцо тут же изменилось. Он, искоса наблюдая за происходящим, мысленно выбросил за борт своё былое негодование и принялся выкладывать на торговые лавки тугие рулоны с пёстрыми тканями. Похоже было на то, что его молодой спутник к счастью всё же встретил нужного им человека. Неизвестный мало того, что знал язык ромеев[11], что было редкой удачей в этих местах, так ещё и смог заинтересовать молодого Лонро. «Сомнений быть не может, — умозаключил Ангус, — дело сдвинется с точки. Джеронимо не стал бы просто так с кем-то попусту трепаться. Он нашёл ромея, …нужного ромея, ведь так жестикулировать во время разговора могут только наши. Нам мало – просто говорить…».

Собеседник Джеронимо густо зарос рыжей, клочковатой бородой и длинными курчавыми кудрями, что, несомненно, говорило о том, что этот крепыш уже достаточно долго обитает в богатых землях расов. Все торговцы, добравшиеся в эти дальние края, со временем отпускали бороды, а всё потому, что у простодушных славян, ещё со времён сотворения мира все безбородые или как здесь их называли, женоликие мужчины были, мягко говоря, не в чести. Вот потому все уважающие себя торговцы, дабы не вызывать недоверия у местных жителей, не брились. В пределах римской империи уже давно боролись с бородами, стараясь походить на высокопоставленных граждан Рима, отчего-то невзлюбивших этот древний отличительный знак мужчины.

Впрочем, разве можно сравнить эту куцую и клочковатую бороду с густой и окладистой порослью раских витязей? Конечно же, нет. Слободские не бреются никогда, позволяя себе лишь изредка слегка подровнять одичавший волос на лице и голове. Да и то, не больше, чем на ноготь[12]. Стричь бороды чуть короче дозволяется местными конами только дружинникам и штоурмвоям….

Тем временем довольный подарком судьбы Джеронимо уже попрощался с рыжим, и со всех ног мчался по дощатым настилам к торговому челну Берцо. Тот, заметив его приближение, замер в позе мраморной статуи бога Марса, что стояла напротив восточных ворот Вечного города[13], только в отличие от воинствующего бога, строго взирающего на восток в ожидании очередной опасности, ромейский торговец опирался не на копьё легионера, а на угол собственного сундука. Его взгляд сквозил нескрываемым нетерпением, а это случалось весьма редко.

— Ангус! — выпалил, перескакивая через борт молодой Лонро, в спешке едва не растянувшись над водной гладью в шпагате атлета, — чшёрт! Я сейчас…

— Тихо, мой молодой друг, — с дрожью в голосе прогнусавил Берцо, и с опаской стал озираться, — умоляю вас, тише. Я так понимаю, вы торопитесь мне сообщить, что наши молитвы были не напрасны, но! — Хитрый торговец приложил перепачканный замочным лярдом[14] палец к обветренным губам. — Успокойтесь, станьте рядом со мной и, делая вид, что смотрите на эти …тряпки тихо, не обращая на себя внимания, всё расскажите.

Лонро лихорадочно выдохнул. Нужно отдать должное его самообладанию. Далеко не каждый молодой человек способен так мгновенно присмирить свои расходившиеся без меры чувства. Ему понадобился только миг на то, чтобы вернуть своим движениям былую размеренность, а речь в рамки тихого, учтивого, воспитанного молодого человека, роль которого он блестяще исполнял в этих далёких от Рима землях. На самом деле, о чём он думал? Ведь вокруг кипела утренней жизнью торговая пристань, где успех в делах каждого из них в огромной мере зависит именно от того, кто раньше всех и кто больше всех услышит. К счастью никто из соседей, полностью поглощённых работой, не обратил никакого внимания на перемещения Джеронимо.

Копошась в рулонах узорной ткани и глядя поверх открытой крышки сундука на спускающихся к пристани расен, Берцо тихо откашлялся:

— Ну, рассказывайте…

Молодой Лонро, опасливо покосившись влево и вправо, заговорщицки прошипел:

— Ангус, кажется, я нашёл…

Берцо вскинул к небу полные благодарности глаза и даже зарделся от волнения. Поднимающееся над лесом расенское солнце вдруг заиграло перед его глазами россыпями драгоценных камней, а плещущаяся у бортов вода запела сладкими голосами смуглых наложниц.

— Ну же…, — мечтательно прошептал старый меняла, — всё ещё пребывая в плену собственных видений, — только прошу, ничего не пропустите. Сами понимаете, мы долго ждали этого, и не хотелось бы всё начинать сначала, упустив птицу удачи из-за каких-то мелочей.

Лонро, в который раз ощупывая холодный рулон ткани, повторно покосился в сторону и, убедившись, что никому нет до них ни какого дела, наконец, начал:

— Его зовут Масимо Агнелли. Мы столкнулись случайно. Он обронил что-то, когда шёл к пристани. И надо же было такому случиться, эта безделица закатилась прямо под деревянный настил. Он был крайне обескуражен и начал осыпать и настил, и безделицу такими словами, что, как мне кажется, даже небо слегка покраснело от услышанного. Я собственно потому и обратил на него внимание, ведь не каждый день приходится слышать такую отборную ругань на родном языке. Думаю, мои родители сильно бы расстроились, если бы узнали, что мне при определённом стечении обстоятельств, будет доставлять удовольствие отборная италская ругань...

— Джеро-онимо, — нетерпеливо пропел вслушивающийся в каждое слово Берцо, — мой милый мальчик. Я питаю глубокое уважение к вашим достойным родителям. Скажу больше, наш общий знакомый падре Аурелио Пиччие, снаряжая нас в эту поездку, рекомендовал мне Вас, конечно же, в первую очередь, исходя из личных качеств, а уже во вторую, опираясь на безмерное чувство почтения к Вашим родителям. Я глубоко ценю Ваш род, но! Нельзя ли не отвлекаться? Сами понимаете, я человек деловой…

Лонро не без удовольствия проглотил сладкую пыльцу лести. Он понимал, что эти слова дорогого стоили его собеседнику. Хвала Небу известный всему Риму хитрец и пройдоха Ангус Берцо, наконец, признал высокое положение Джеронимо. «Это хорошо, — умозаключил потомок знаменитого италского рода, — теперь же, после услышанного, ты будешь относиться ко мне с ещё большим уважением».