Элизабетту привели в комнату, которую занимала мама при жизни. Последние четыре года она всегда останавливалась здесь, когда приезжала в Золотой Дворец. Роза раскрыла темные шторы и впустила дневной свет. В обстановке комнате почти ничего не изменилось, если только обивка мебели и цвет покрывала. Элизабетта оглянулась. Темные стены утомляли и вгоняли в уныние. Она присела на кровать и подумала, что небольшая холостяцкая квартира Анри с толстым слоем пыли на мебели и давно немытыми окнами выглядела уютнее. Там воздух был другой, и атмосфера навевала на иные мысли.

– Королева приказала следить за чистотой, – пояснила Роза и приоткрыла одну из едва заметных дверей в заднем углу. Одна дверь вела в гардеробную, вторая в ванную. Роза пропустила Элизабетту вперед себя. В гардеробной, рассматривая вещи мамы, она вспомнила о том, как любила прятаться в этих шкафах с одеждой по вечерам, а когда мама засыпала, вылезала, включала свет, надевала туфли на каблуках, длинные платья, шляпы, шарфы и ходила, ощущая себя знаменитой моделью на подиуме. Она открыла дверцы. Справа увидела платья, модные шляпы тех времен и туфли, принадлежащие маме, упакованные в прозрачные чехлы. Маргарита следила за собой, у нее был настолько утонченный вкус, что Элизабетте стало стыдно за себя, ей ничего из этого не передалось.

Слева – новые платья, шляпы и туфли. Она прошлась по левой стороне, нащупывая этикетки и восхищаясь мягкостью тканей. На каждый выход полагался свой наряд, в том числе и на пятничный прием. Открытое нежно голубого цвета платье понравилось ей, хотя за последние четыре года мысль о том, чтобы надеть платье, вгоняла в тоску. Она открыла оставшийся шкаф, в самом углу, и увидела розовую пижаму. Роза положила ее на пуф у большого зеркала. Затем вышла, открыла дверь в ванную, проверила там наличие всех бутылочек и плотно закрыла маленькое круглое окно на стене.

Элизабетта обрадовалась, когда ее оставили одну. Энни сказала, что ужин подадут не ранее половины седьмого и вышла из комнаты. После теплого массажного душа, одетая в пижаму и с полотенцем на голове, Элизабетта вернулась в спальню, и упала на разобранную кровать. Затем достала из чемодана фотокамеру, блокнот, мини плеер и коробку со свежими пластинками известных читателям ее колонки музыкантов, которые она запланировала прослушать до понедельника и составить обзор для следующего выпуска журнала. Петер освободил ее от присутствия в редакции, но не от самой работы. В следующую субботу верстка очередного номера, а после статьи о Туртане у нее пропало желание открывать новые имена. Среди таких исполнителей, как Туртан, они все равно затеряются.

Из саквояжа она достала машинку, установила чистую бумагу, заменила батарейки в плеере, завела будильник на двенадцать часов, чтобы не забыть позвонить Анри и включила первую запись молодой начинающей команды из Южного Города.

Анри услышал звонок телефона ровно в 12.00 и взял трубку. Он был в студии, один, перед ним лежал исписанный блокнот, и стояла кружка с остывшим кофе. На заднем плане виднелась фигура друга-звукорежиссера.

– Привет, – услышал он в трубке знакомый голос и взял телефон со стола. Придерживая черный провод, донес аппарат до одноместного кожаного дивана у двери, и прилег, не разуваясь.

– Ты не поехал домой? – спросила она

– Без тебя там пусто, вот решил остаться в студии на день, даже сочинил текст к новой песне. Через час приедет Мон и поможет мне сделать запись. Мне нужна вторая гитара. А у тебя что? – спросил Анри, как будто и не виделся с ней утром

– Закрыли в спальне, по Протоколу – отдых, обед, встреча с бабушкой, ужин, отбой, ранний подъем и завтрак. В одиннадцать утра понедельника буду стоять на лестнице, и помогать бабушке резать ленточку в новом медицинском центре, затем она встретится с несколькими официальными лицами… Будет очень скучно…. Лучше бы мне дали задание написать о новом Туртане…

– Ты не говорила с ней?

– Мне выделили сорок минут до ужина. Я немного боюсь, чем ближе закат, тем мне страшнее, может потому что сегодня решится моя судьба и мне придется сделать выбор всей моей жизни.

Затем Элизабетта начала рассказывать о Розе, Эдварде и о том, что ее поселили в спальню мамы, и что за стенкой у нее комната с белым роялем, и что она очень хочет, чтобы он сыграл ей. Он слушал и думал. В голове складывались строчки в рифмы, а ноты в мелодию. Он знал, что получится очень личная песня и, что он запишет ее специально для Элизабетты, чтобы она смогла разобраться в своих чувствах… Анри рассказал о песне только Мону… И… Он не мог допустить, чтобы грязные руки Льюиса Пена добрались до нового шедевра… До свободы остался летний гастрольный тур и завершающие его концерты осенью, билеты на которые были раскуплены еще в начале года, а потом он с друзьями вздохнет полной грудью. Фелл и Макс помогли определиться со стилистикой новой пластинки – то, что он задумал, будет отличаться от всего, что делала Группа десять долгих лет. Анри не пугала перспектива сменить стадион на маленький клуб. Возможно, Группа потеряет часть поклонников, но узкая аудитория поддержит их. Оставалось в этом убедить остальных музыкантов, его друзей…

– Эй! – услышал он голос Элизабетты, и очнулся. – Ты не заснул? Я слишком утомила тебя описанием платья Розы? Прости, заболталась.

– Не извиняйся, все в порядке, немного задумался. Я пытаюсь поддержать тебя, даю советы, а сейчас спросил себя – что я понимаю в этой жизни? У меня был выбор десять лет назад, я его сделал. Всегда считал, что ради личного самоутверждения и Группы, а теперь вдруг понял, что только ради славы.

– Ты неправ.

Анри услышал в ее голосе искренность и стало спокойнее на душе. Элизабетта шептала в трубку, а так необходимая ему поддержка долетала через расстояние, разделявшее их.