Между выстрелами проходило около десяти минут. Это создаст осажденным большие трудности, если неприятель вздумает двинуть на замок много лодок одновременно. Но в любом случае озеро – лишь первая линия обороны. Имеются еще стены, которые до XVIII века оставались неприступными.

Вообще же, как оказалось, быть осажденным – занятие уютнейшее, почти как сидение в тапочках у телевизора. Мориц так себя и чувствовал: старым пердуном в кресле-качалке, на коленях плед, под ногами заслуженная охотничья собака. А Эльза вся светилась – ожила, про беды свои позабыла. Волосы как у подростка после летнего лагеря – еще короткие, но уже растрепанные, в глазах – обожание, преданность, восторг. Поначалу-то – Мориц знал – мечтала она исступленно, пока часами высматривала врага на водной глади (а вдруг аквалангистов зашлют?): вот захватят замок лютые недруги, скрутят Эльзе тоненькие ручки, потащат на веревке судить-пытать… А Мориц ничего этого уже не увидит. Останется лежать на берегу, и густое пятно будет не спеша расплываться по его одежде… Но потом эти грезы непонятно почему стали утрачивать сладость, и вот уже лихорадочный восторг из глаз исчезает, а его место заступает покой. И впервые в жизни не исходит Эльза болью. В ее душе поселилась тишина.

Как-то раз ветром прибило к берегу старую лодку с пробитым днищем. Она лежала на здоровом боку, покачиваясь, полная желтых листьев. Как будто подарок от кого-то лесного. Лодку просушили и приспособили под растопку, хотя понтонного моста, если топить экономно, хватит на всю зиму. Листьями Эльза украсила стены жилой комнаты.

Теперь двоюродные предки выглядели чуть по-иному, чем в самом начале. Бывалая сиделица по крепостям Вера Фигнер сурово поджимала губы: «Впереди – серьезные испытания! Готовься, товарищ!». Темное платье, девический пробор в волосах. Партизан 1812 года Александр Фигнер подбоченился и задрал подбородок еще высокомернее: «Саблю наголо! Ты что, собираешься жить вечно?»

А вокруг, как бабочки, пришпиленные к ящику в коллекции, – листья, листья с блестящей кнопкой посередине. Мориц, глядя на партизана Фигнера, супил брови. Именно что хотел. Он хотел жить вечно. Здесь, в этом замке. Просто беда какая-то.

Именно так он и объяснил ксендзу, когда тот явился для переговоров. Установил на носу лодки хоругвь, тяжелую от золоченых кистей и шитых медной нитью лент. С темно-красного бархата смотрела тревожно юная Богородица, а по лентам сбегали в воду головки ангелов и растопыренные крылья. Концы лент чуть волочились по воде. Ксендз в развевающемся кружеве сам сидел на веслах. Он приравнивал свой визит к крестному ходу.

Мориц смотрел на него с крыши, одной рукой обнимая Эльзу. Потом велел ей переодеться и сбежал вниз по винтовой лестнице – отворять ворота. Не главные, конечно, а маленькие, предусмотренные для вылазок. Лодка медленно приближалась к берегу; потом тихо зашуршал песок. Малиновский сложил весла, встал. Мориц встретил его у стен замка. Поцеловал, опустившись на колено, ленту с ангелком.

Малиновский сошел на берег, пролез в узкую щель, которую Мориц сразу же затворил дубовой дверцей, и проследовал по мощеному двору к главной башне. С тех пор, как он был здесь в последний раз – а жители городка нечасто навещают замок – многое изменилось. В те времена замок представлял собой грозную развалину, где можно было вволю воображать себе всевозможных героев, от алчных крестоносцев до несгибаемых партизан. Теперь здесь все ожило. Малиновский кожей ощущал воплощенность мечты, ее осязаемость. Чьей-то мечты – не его; но и его немного тоже.

А потом из башни выступила Хозяйка – на голове тяжелый обруч и легкие белые шелка, плоское тело заковано в атлас. Ксендз побледнел и еле слышно ахнул. На мгновение он поверил. Мориц поклонился женщине и пропустил Малиновского вперед. Величаво приложилась она к его руке, и он одарил ее благословением – ничего иного не оставалось.

Его проводили в комнаты, усадили в деревянное кресло, похожее на ребра грудной клетки. Сбоку топорщился доспех. Беспощадный луч света и холода врезался в узкое окно. Поднесли кипяток в серебряном кубке и ячневую кашу на фаянсовом блюде. Малиновский поскреб по каше неудобной, очень тяжелой ложкой.

Сказал:

– В городе готов приказ о вашем аресте.

– Сожалею, – хмыкнул Мориц.

Малиновский поднял глаза:

– Я могу помочь вам бежать. Пока что это возможно.

Мориц покачал головой.

– Зимой озеро замерзает, – предупредил Малиновский.

– Придется разбивать лед ядрами, – ответил Мориц.

Ксендз мимолетно глянул на Эльзу. Бывшая бродяжка держалась так уверенно, словно и впрямь находилась у себя дома. Она ничего не боялась. И платье, снятое с манекена, было ее собственным. Вот так.

Малиновский доел кашу, встал.

– Покажите мне вашу часовню, – попросил он. – Сдается мне, много лет не служили здесь мессы.

Второго ноября младший лейтенант ВДВ Сабин стоял на берегу озера и смотрел в бинокль. Чуть расставив длинные ноги, четко, углом, отведя локоть, он изучал обстановку. Ладный комбинезон в пятнах – так выглядят леопарды в Изумрудном городе. Сабин был сегодня важнее всех, кто еще собрался на берегу: важнее женщины-мэра с растрепанной прядкой у дряблого, озабоченного виска, важнее сержанта Голицына, беспощадно задвинутого далеко назад, важнее даже двух членов специальной комиссии в одинаковых мешковатых костюмах коричневого цвета. Старая большевичка с беломориной в зубах холодно посматривала со стороны на продуваемую всеми ветрами комиссию, на замок – он как будто немного отдалился от берега, стал еще более отчужденным. От осенних дождей каменная кладка потемнела.

Сабин опустил бинокль. Оглянулся на своих. Девять ребят беспечно курили в камышах – ждали, пока будет принято конкретное решение. Ситуация такая: решение принимают эти нервные ослы в костюмах, а конкретность всему придает младший лейтенант ВДВ Сабин.

– А там что за башня? – спросил младший лейтенант у Аллы Валерьевны, показывая биноклем на ту, что вдавалась в озеро. Просто так спросил – на самом деле он думал о другом.

– «Беглянка». – Мэр улыбнулась комковато накрашенными губами. – Так она называется. Думали на следующий сезон организовать там кафе…