– Это из-за меня! – сказала она. – Я должна уйти! От меня одни беды.

Мориц взял ее за локоть, втолкнул в кладовку, где не было окон, и запер. Она по обыкновению этому не удивилась. Мориц представил себе, как она сидит в темноте, одна, съежившись среди тряпья и старых ведер, и в груди у него тяжко заныло. Нельзя допустить, чтобы Эльза сбежала, но объяснять это он не хотел.

Старая большевичка-секретарь держалась по-прежнему сурово, но теперь под суровостью угадывалась вечная мерзлота рудников Акатуя. Она сухо поздоровалась, погасила беломорину и, надавив желтым никотиновым пальцем кнопку переговорника, произнесла:

– Алла Валерьевна, пришел товарищ Рутмерсбах.

Переговорник кисло отозвался сквозь шуршание:

– Пусть войдет.

Мориц вошел. Алла Валерьевна встретила его ледяным змеиным взглядом.

– Вы понимаете, что с окончанием сезона в ваших услугах город более не нуждается? – осведомилась она.

– Срок временной прописки истекает в ноябре, – сказал Мориц уныло.

– Да, но мы надеемся на понимание с вашей стороны… – взгляд мэра немного потеплел. – Вы догадываетесь, о чем я? Возможно даже оформление постоянной… Я ознакомилась с отзывами. – Она кивнула на папку с развязанными тесемками. – Имеется немало положительного. Накоплен определенный опыт. Вы – человек молодой, творческий, перспективы есть. Но должно быть понимание. Иначе невозможно.

– А если я женюсь? – ляпнул Мориц, ужасаясь сам себе.

– Лично я, – сказала Алла Валерьевна почти сердечно, – не советую решать с кондачка. Лично я. Со временем, когда вы получите жилье…

– Я ее не выгоню, – сказал Мориц прямо. Ему вдруг надоело беседовать намеками.

Мэр немилостиво отвернулась к окну, постукивая по столу карандашом. Затем, не поворачиваясь, произнесла:

– Вы понимаете, что не оставляете мне выбора?

Мориц сел.

– Алла Валерьевна, – осторожно заговорил он, – но ведь она не наносит ущерба… Подметает территорию… Я слежу…

Алла Валерьевна снова посмотрела на него. Сквозь стекла очков глаза ее казались очень далекими – с чужого берега.

– Разговор окончен, – сказала она сухо. – Вы поставлены в известность.

– Но почему? – вскрикнул Мориц.

Алла Валерьевна раскрыла папку, лежавшую перед ней на столе, и молвила:

– До свидания, товарищ Рутмерсбах.

Выходя от мэра, Мориц, конечно, помнил, что Эльза томится взаперти, но все же вернулся в замок не сразу. Еще с полчаса сидел на берегу, бросал в озеро камешки. Он не пытался размышлять, анализировать случившееся – просто свыкался с услышанным.

Когда он открыл дверь кладовки, то поначалу ничего не увидел. И не услышал. Это его испугало. Он отодвинул ногой упавший поперек входа мешок, заглянул в каморку и позвал Эльзу. Она слабо закопошилась, невидимая в темноте среди кучи барахла.

– Давай руку. – Мориц помог ей выбраться. Она ни о чем не спрашивала. Была заспанной и несчастной. Мориц взял ее за плечи – костлявые, горячие – и несколько раз встряхнул. Она покорно при этом мотала головой.

– Только об одном тебя прошу, – сказал Мориц, – никуда не уходи. Наш дом – здесь.

– Ты меня не выгонишь? – всхлипнула она. – О-о!..

Мориц заскрежетал зубами.

На следующий день они съездили в Вильнюс и вернулись поздно. Крадучись прошли по улице Комиссара Эйвадиса, обогнули культурный центр «Колос», ступили на понтонный мост. Большой удачей для них было, что в городке рано ложатся спать, иначе кое у кого могли бы возникнуть разные вопросы. Например: что такого принес хранитель музея в рюкзаке и трех огромных сумках? До поры это оставалось неизвестным.

Такая поездка повторилась после двадцать пятого числа, но опять же без каких-либо явных последствий. Жизнь на поверхности продолжалась такая же безмятежная, как надлежит; все бури происходили потаенно, приготовляясь в глубокой тайне к тому яростному мгновению, когда настанет им пора вырваться на волю. Последние туристы, забредшие в наши края в поисках какого-то «бархатного сезона», поднялись на крышу донжона и там понаслаждались вволю пронзительным осенним ветром. А потом закончились и туристы.

В первую ночь октября, когда лунный свет был совсем слабым, ветер чуть беспокоил поверхность воды, и каждая камышина у берега готова была обернуться Сирингой, – в эту ночь две фигуры выбрались из замка и что-то такое делали, скрытые темнотой, а наутро городок проснулся и поначалу ничего особенного не заметил. Витало что-то, глазом из привычного пейзажа не выхватываемое: озеро стальное, полоса камыша и осоки – бледная, как крем в торте «Юбилей», замок – серый, обрызганный мятежной волной почти до бойниц. И не сразу поймешь, что переменилось. А потом вдруг до сознания доходит: понтонного моста больше нет. С берега на улицу Партизана Отченашека теперь попасть можно только на лодке. Разрушить понтонный мост немного сложнее, чем это кажется с первого взгляда, но Мориц – спасибо армии – справился. Идеально отреставрированные замковые ворота закрыты, решетки – будьте благонадежны! – опущены, на крыше установлена пушка. Не гипсовая, разумеется; настоящая.

– Бу-бух! – весело сказала эта пушка, когда лодка с сержантом Голицыным на борту отчалила в направлении замка. Фонтан брызг взорвался в неприятной близи. Голицын уронил весла, а лодка отчаянно закачалась. Мелкие злые волны застучали о днище, как градины. Сержант был так удивлен случившимся, что повернул назад. Эльза-пушкарка, в пиратском платке поверх отрастающих одуванчиком волос, заплясала на крыше. Осенний ветер сдул кислую пороховую вонь и унес ее в сторону границы – тревожить сны драчливых поляков.