И смеется, прокурор хренов. Ахнули мужики в зале, на шконках сидящие, ахнули и гневно заговорили, мол, ну и мразь прокурор, за бумажки — вышку… Ну чистый Берия, такой же лысый и в очках…

Судья предоставляет слово защите. Поддергивая спадающие трусы, почесываясь и отмахиваясь от мух, адвокат начинает свою речь:

— Он молодой, паскуда, его пожалеть надо. Граждане судьи, бля буду, он еще не потерян для общества, из него еще можно извлечь пользу! Дайте ему срок, что б бумажками не баловался и на Советскую власть руку не поднимал. Дайте ему, подлюге! Но небольшой! Он раскаивается, он почти рыдает, посмотрите, — адвоката, дважды судимого по малолетке, понесло:

— Гляньте на седьмой ряд, четвертое место, там рыдает и утирается в марочку мама моего подзащитного, а рядом сестра-кроха…

— Брат, четырнадцать лет, — поправляю, сдерживая смех.

— Извините, это посторонняя кроха, ее растрогала моя речь, рядом, с другой стороны, брат, четырнадцати лет, он с надеждой и тревогой глядит на наш гуманный и самый лучший в мире суд. Неужели судья укатает братана на лучшие годы? Неужели придется, как Володька Ульянов, мстить?! Но нет, граждане судьи, я не угрожаю, дайте моему подзащитному полгода, ну, год, от силы! Он вам спасибо скажет и чем-нибудь поделится. Не губите молодость на корню! Я все сказал! — заканчивает защитничек под аплодисменты публики.

Мне предоставляется последнее слово. Судья, вытирая глаза от слез грязной наволочкой, махает рукой:

— Профессор! тебе последнее слово, что хочешь — базарь.

Я облизываю внезапно пересохшие губы и встав, начинаю хриплым голосом:

— Граждане судьи! Гражданин судья! Я действительно вместе с кентами печатал эти бумажки, но прошу учесть — ни слова против Советской власти, так почему антисоветская агитация и пропаганда? Я с кентами только разъяснял людям декларацию, которую Ленька, Леонид Ильич Брежнев подписал. Значит, он подписал, а я в тюрягу? — не выдерживаю я стиля и серьезности, меня несет:

— Так где же такое видано?! Вы меня пытали, есть ли центр, есть ли руководители?! Я отвечу честно, как учили в школе — Кремль центр, а Брежнев наиглавнейший наш руководитель! Он на Запад катается и в ботинке инструкции от империалистов привозит, он…

Судья прерывает меня:

— Говорите по существу. Вам предоставлено слово, а не трибуна.

Я, сбитый с волны, сажусь:

— У меня все, гражданин судья, не виноват я, не хотел, больше не буду.

Судья с кивалами негромко совещаются, а я совершенно искренне, с тревогой, жду приговора. Это одно из главных условий игры. Можно ерничать к фиглярничать, ломать ваньку и гнать дуру. Можно все. Но приговор выносится как можно реальней. Поэтому в судьи выбирают братву битую, знающею законы. Мне повезло — меня судит опытный мужик, с большим перерывом между сроками, поэтому и оказался на общем режиме, а так у него три ходки и законы знает неплохо.

Наконец совещание закончилось и оглашается приговор:

— Встать, суд идет! Именем, сами знаете кого, выслушав и приняв во внимание и прокурора охреневшего, и адвоката завравшегося, а также слово последнее подсудимого, его личность, состав преступления, одним словом суд приговаривает — Профессора к трем годам лишения свободы на общаке.

Гром аплодисментов награда справедливому суду. Три — не воля, но и не вышка. Три это немного, три…

— Три и на параше просидеть можно, — шутит по тюремному судья и хлопает меня по плечу.

— Отбой! — гремят ключи о двери.

— Подъем! — гремят ключи об двери. И я просыпаюсь со страной. Проверка, не потерялся ли кто-нибудь… Незаметно пролетает время, вот дали завтрак…

Завтрак тоже пролетает незаметно, каша, чай. Как пишут в газетах — завтрак прошел в дружеской обстановке.

Сегодня воскресенье, никого никуда не будут дергать. Скучно… Но можно придумать развлечение.

В четверг в хату кинули дедулю, лет семидесяти, дряхлого и ветхого. Сел за кражу. Спер чего-то в колхозе. Вот над ним и решили пошутить.

— Слышь, дед, сто лет, сегодня воскресенье, базарный день. Мы решили тебя снарядить, шмотки продашь да и купишь, чего напишем, — подъезжает к деду Горбатый, дед не против, но пожимает плечами:

— А. че меня, сынок?

— Ты старый — не убежишь, а то дубак побоится вести.

— А, ясно-ясно. Я согласен, собирайте вещички.

Хата, давясь от смеха, собирает вещи. Дед бдительно контролирует:

— Ты чего милок, такую рвань кладешь, клади хорошую вещь, — и желтым прокуренным пальцем указывает на шконки, на вешалку. Братва хоть и нехотя, но начинает носить-таскать деду приличные шмотки. Смысл подначки: дед выйдет на коридор, вещи и самого деда дубак обольет от всей души водою и назад в хату. Не хотелось бы мочить хорошее да ну ладно, высохнет, не портить же подначку, веселое дело.