Шрифт:
— Ну, нахавался, ну, в кайф. Спасибо, браток, я уж думал — снова кого-нибудь резать придется. А как насчет покурить — ты не против? Нет? Ну, тогда и доставай, раз не против.
Мужик залезает почти весь в мешок и долго там шарит. Пика не выдерживает:
— Кто же так ищет, земляк? Давай покажу.
И бесцеремонно схватив мешок за дно, вываливает его на пол:
— Ух ты, добра сколько!
— Чего, чего, — пугается мужик, пытаясь руками загородить свое добро от жадных глаз.
— Ну, земляк, ну, молодец, гляди, братва, как на кичу собираться надо — и мыло, и табак, и носки, и трусы, и теплое белье, и вакса на прохоря. Молодец! — хвалит Пика мужика и спрашивает его:
— Сам делиться будешь или мне поделить?
Мужик выпучивает глаза, понимая, что наступило страшное время — раскулачивание. И быстро-быстро соглашается:
— Сам, сам, чего тебе надо?
— Мне ничего, у меня все есть, что для счастья надо. Вот кентам моим подкинь. Начинается цирк и раздача подарков. Пика показывает пальцем на зека, сидящего в круге, а тот:
— Носки надо, табачку, сальца, колбаски…
Следующий:
— Трусы, носки, табачку, хавки дай…
Следующий:
— Бельишко мне впору, ну и хавка не помешает…
Следующий — я:
— Трусы, хавки немного, горсть табаку для братвы…
— Че, Профессор, стесняешься?
— Да мне хватит…
— Что значит хватит, сегодня хватит, а завтра нету. Бери, бери, он не жадный, еще вот…
Мужик выбирается из круга под гогот братвы с изрядно отощавшим сидором. Пика вслед ему бросает ехидно:
— Скучно будет — еще приходи!
Братва валится на пол, ну, Пика, ну, учудил, а кулак этот, кулак… Так наши деды в тридцатые годы у зажиточных крестьян лишнее отнимали. Коллективизация называется. Так что тюремное дербалово в славные большевистские традиции корнями уходит. Или наоборотскорее. Коллективизация на основе тюремного опыта большевиков основана. И методы те же, и результат. Кто был никем, тот станет всем! Гудит хата, шумит братва. Много дел у зеков в транзите, много забот. Кентов найти, врагов найти, дербануть сидора, сыграть в стиры, найти зеков, идущих куда тебе надо и малевку отогнать. А тут еще с хоз.банды троих закрыли, на зону гонят, бросили на растерзание. Спасибо менты, спасибо дубаки! Бедолаг с хоз.банды на парашу еще тащат, а тут уже очередь, успеть и там надо… Много забот у зека в транзите, ой много! Сижу у стены и смотрю на зверинец этот. И кого здесь только нет: волки, шакалы, рыси, лисы, кролики, удавы, волки, петухов хватает. Интересно, а я какой зверь, к каким зверям я отношусь? Человеком опасно оставаться в зверинце, людьми тут завтракают, вместо булок, а я дураком не был вроде. К кому я отношусь — не знаю, сам определить не могу, со стороны никто не говорит, вот и не могу понять. Большой зверинец советская тюрьма! Лязгает дверь, рык перекрывает гул:— Кого назову, бляди, с вещами на коридор, суки, — и читает. Не по алфавиту, а вразброс. Вежливые и культурные люди в советских тюрьмах работают. Аж дух захватывает!
— Иванов, — подхватываюсь, наспех прощаюсь с Пикой и, прихватив потолстевший сидор, вылетаю в коридор.
— Лицом к стене! — рычит эсэсовец с дубиной. Вжимаюсь, стараясь быть незаметным. У меня еще от прошлого раза здоровье не восстановилось, несмотря на сало домашнее и колбасу кровяную.
— Кругом! — новый рык. Стараюсь быстро повернуться. Вот так и вырабатываются рефлексы. Ну, суки…
Дверь захлопнулась, нас человек двадцать в коридоре и нелюдей трое. Главный, с погонами прапорщика, в черных очках под козырьком фуражки, дубиной по ладони похлопывает и слова чеканит, вбивает в наши мозги:
— Вы находитесь в Новочеркасской тюрьме, славной своими давними традициями. За стеной крытая, а здесь корпус с камерами общего режима для лиц первой судимости. Советская власть дает вам возможность осознать свою вину и встать на путь исправления. Мы вам в этом поможем! Направо! Руки за спину, не разговаривать, следовать вперед!
И повел нас Макаренко с дубиной, и пошли мы вперед. За матрацами и прочим барахлом, повидавшим наверно еще немецко-фашистскую оккупацию, такое оно было изношенное и истрепанное. Решетка, за нею лестница вверх. Решетка, коридор, двери камерные по обе стороны.
— Стой! — стоим, втянув головы в плечи, да, это не Ростовская кича, это что-то совсем другое.
Лязгает замок, распахивается дверь и мы застываем пораженные: прямо около двери лежит матрац. Вплотную! Впритирку! И впереди, насколько видит глаз, все свободное от шконок пространство, застелено матрацами… И под столом! И под шконками! И везде, где видит глаз — люди! Много людей! Множество!!! Легион…
— Че встали?! Заходи! — стегает по оголенным нервам крик дубака и мы вздрагиваем. «Куда?» — мелькает наверно у всех в головах.
— Сейчас, братва, сейчас, — засуетился кто-то в хате и матрацы были перегнуты пополам… Мы молча зашли по образовавшемуся коридору и застыли, как статуи.
Дверь лязгает. Мы дома. Плюнуть некуда в прямом смысле, кругом люди и матрацы.
— Что это братва, концлагерь?
— Да нет, просто Новочеркасск.
Спасибо за разъяснение, а мы уж подумали невесть что. А это просто Новочеркасск. Простой советский город. И в нем тюрьма. И все…