Дали мне пятнашку. Прихожу в ту хату, откуда вышел. На двери мелом еще моя фамилия написана, стереть не успели. Захожу — хохот! Ну, Профессор, ну, отмочил, ну, учудил, за что?..

А через час Рафа кинули и тоже в эту хату. У меня глаза на лоб, ох, ни хрена себе! Раф смуглой мордой улыбается и рассказывает:

— Тебя замели, я неладное заподозрил. Стукнули, думаю, точно стукнул кто-то. Давай качать да подспрашивать, ну и показали мне на одного, куда-то бегал, пока мы хавали. Ну я его за жабры, куда бегала паскуда? А он раму вынес — и ходу. Кумовский оказывается, а из блатяков! На тебе, Профессор, спалился.

Рафу за кумовского дали ПКТ. Помещение камерного типа, тюрьма в тюрьме. В отличие от ШИЗО кормят каждый день, но тоже мало и плохо. Дают на ночь матрац и постельное, два часа прогулки, газеты, книги, отоварка. Не десять рублей, как в зоне, а четыре. И все это в срок, без добавки. Письма можешь получать хоть сколько, а писать два. В зоне писать можешь четыре, а получить тоже хоть сколько, даже в этом щемят.

Получил я и письмецо. От мамы. Не очень мы любим друг друга, оба в этом виноваты, и я, и она. Но все равно приятно, вести из дома. Получил, написал ответ — и снова в трюм. Не успел я за хавку в чужом отряде да с добавкой отсидеть, как меня лично новый начальник отряда капитан Забодайло (сразу прозвали Забодало) на кухню послал картошку чистить. А это правильному мужику впадлу. Конечно, можно черта найти да за себя послать, за пачку курева еще можно даже выбирать, но не захотел я хитрить, решил сразу отряднику зубы показать, чтоб следующий раз думал, кого посылать. Он меня на кухню, а я его так далеко, что он меня сразу вместо кухни послал в трюм. Чтобы я впредь начальнику отряда такие места не указывал.

Прихожу в хату. Все как всегда; холодно, сыро, голодно, тесно, темно. Полный набор. Но весело — хохочут зеки, хотя плакать впору. Случилось следующее.

Пришел этап, один из зеков малевку привез с кичи, в телогрейку зашитую. А там написано — мол, жулик Егор — пидарас, и авторитетные подписи. Егор в ШИЗО сидел, отогнали малевку в трюм, там и трахнули Егора. Оказалось — не того. Егор пидар уже давно, в петушином бараке кукарекает. Ну, и этого после трюма туда. А братва смеется — надо было брыкаться, что, мол, за жулик… Отсидел, вышел, и такая меня тоска взяла! Жуть и только! На сетки смотреть не могу, в трюме чалиться — бока болят от твердых нар, спину ломит от холода, живот от голодухи подтянуло и сил нет, так все силы менты с кровью выпили.

Быстро придумал, как из положения этого выйти. Оглядел зорким оком (без очков) окружающих и вижу — беспризорный Ваня сетки плетет. Ничейный. Сетки плетет и жизни пугается, уж очень страшно из колхоза и сразу в зону попасть, за хулиганку, на три года. Я к нему — и давай сказки рассказывать о братстве и взаимовыручке (как коммунисты). Ваня слушает и соглашается. Поведал я ему, что хотят его в шестерки пристегнуть, в рабы лагерные, а оттуда и до пидарасов рукой подать… Взмолился Ваня — помоги! Я поговорил сам с собою, отменил решение о шестерке, а Ваня мне:

— Век благодарен буду, Профессор!

— Не надо век, что я, изверг, каждый месяц давай мне два рубля куревом с магазина и в расчете…

А там и другой пуганый нашелся. И третий. Андрюша — сын директора молзавода. За изнасилование, до суда даже под подпиской был, а не в тюряге. И сроку за изнасилование всего четыре года. Сынок! Он папе письмо написал, я его с жуликовской помощью на волю отправил, минуя цензуру. Деньги, которые он слезно просил, на адрес Семеныча пришли, он их и занес в зону за десять процентов. Поделили мы деньги не поровну, а по-братски, как на тюряге принято. Мне немного перепало, жуликам побольше чуток, на ПКТ и трюм дали половину. А Андрюше? Андрюша спокойствие и благополучие получил. Это дороже всяких денег стоит. Купил я сеток, то там, то там, многие вяжут больше, чем сдавать надо, купил и сдал Паку, у, сука, и не успел я собственной хитростью насладиться, как сдали меня. Сдали, как сетки. Куму. Стуканул один мент, козел поганый, мол, так и так, пристегнул Профессор, осужденный Иванов, зека, а не положено. Андрюшу — к куму, Андрюша куму как попу — все как на духу рассказал, два других, пуганных, Ваня и Сергей, видя, что горю синим пламенем, туда же, к куму, на исповедь. Меня — в трюм, они в менты, да не в начальники, а в рядовые. Сетки также плетут, как раньше, только еще дежурят, когда скажут и где скажут, кумовья да менты-зеки. Да еще бдительно по сторонам оглядываются — страшно им, на рукаве лантух «СВП», страшно, а вдруг…

Никакой выгоды не поимели пуганые. А я вспыльчив и от жизни тоскливой, волчьей, лагерной так уставший, хотя еще впереди пятерик с хвостом, из ШИЗО вышел и того мента, что куму стукнул, тоже стукнул. Слегка. Табуретом… И в ШИЗО. И перед этим под молотки, чтоб не мерз. Но по сравнению с Новочеркасскими так себе молотки, мелочь…

Сижу в трюме. Ну, что сказать нового, не знаю. Все как раньше — холодно и так далее, читай выше… Сижу, зубы скалю, романы тискаю. Хорошо у меня получается: взял Жюль Верна, добавил Дюма, густо перемешал Профессором — и роман! Ахает братва, восторгается… Сижу. А куда денешься.

Немного осталось до конца пятнашки, дня три, новое происшествие — в хату петуха кинули. Вот новости, их же отдельно норовят содержать. Братва оживилась, на парашу его тянет, тот гриву повесил и идет. Кто хотел, полакомился. А петух посрал и такое рассказывает!

У петухов жесткая иерархия. Главпетух со своими приближенными правит жестко, круто. Как диктатор Ленин. А тут Егор трахнутый приходит. Бывший жулик. У петухов обычай — всех новых петухов к главпетуху, да без штанов. Так сказать, прописка, Егор же за табуретку и главпетуху по чайнику. По голове. Еще были в бараке петушином бывшие блатяки, разными дорогами сюда приведшие, они за Егора стеной встали, а за главпетуха семьянины и приближенные. Как сказал один блатяк — передралися Машки, гребни друг другу повыдирали. А результат таков: главпетух на облбольницу лагерную поехал, Егору глаз выбили фомкой, еще у двоих переломы рук и ног. И человек сорок в трюм. В каждую хату подарок менты сделали, по два, по три петушка кинули. В нашу один всего пришел. Видно, не хватило.

Вьшел из трюма, погрелся, помылся — и в барак, в теплую секцию. Под подушкой письма, от брата, от мамы. Потом почитаю. Похавал, что кенты приготовили, хапнул чифирку и — на шконку.

«Нет меня, я умер. Не троньте меня, устал я от трюмов, молотков, голода, холода. От всего я устал.» Забился под одеяло, да телогрейкой сверху… Нет, нет меня, я никого не вижу, а значит и меня никто не видит…

Утром меня прапор нашел. Паскуда, как гаркнет в ухо:

— Подъем, мать твою так, на зарядку!..