Бертран де Борн узнал об этом в начале осени 1180 года. Это был единственный раз, когда эн Бертран плакал – открыто, не скрываясь ни от жены, домны Айнермады, ни от детей – четырнадцатилетнего Бертрана, двенадцатилетнего Итье, десятилетней Эмелины. С глазами, красными и распухшими от слез, явился к новому сеньору – молодому Гольфье де ла Туру. И Агнес была там, хрупкая, как девочка, и ее сын, которого она держала за руку, казался ее меньшим братцем.

И принял свой лен Бертран де Борн от Гольфье де ла Тура, плохо видя от слез, а после, встав с колен, вдруг обнял его – и разрыдались оба.

После этого уехал к себе эн Бертран и несколько дней бродил по лесу и, говорят, зайцев истребил без счета, так что крестьяне только диву давались, собирая их и употребляя в пищу с молчаливого попустительства своего господина. Ибо был эн Бертран мрачен и на удивление задумчив.

И знала домна Айнермада, что супруг ее поглощен каким-то новым замыслом, и страшилась этого.

Так оно и вышло. Окончив плакать по сеньору Оливье, которого эн Бертран любил как родного отца, а может быть, и крепче, отер слезы эн Бертран и вымолвил одно лишь слово:

– Пора!..

Раоль де Маллеон был могущественный пуатевинский сеньор. Он владел Маллеоном, Тальмоном, Фонтенэ, Шателайоном, Буэ, Иль-де-Рэ и иными отличными вотчинами. Этот эн Раоль был в самых наилучших отношениях с королем Генрихом Плантагенетом, который любил эн Раоля так, будто тот был его родственником. Сыновья же старого короля Генриха – Генрих Юный, граф Риго и тот, кого эн Бертран де Борн именовал «мессен Рыжик», – то враждовали со своим отцом, то вдруг просили пощады и принимались усмирять своих прежних союзников по мятежу.

Но это никак не задевало эн Раоля, ибо тот всегда хранил верность королю Генриху. И потому богатые его имения процветали и все подданные любили эн Раоля.

Эн Раоль ценил трубадурское искусство превыше других искусств и всячески поощрял и привечал у себя жонглеров. Супруга эн Раоля, домна Раймонда, была дама прекрасная и куртуазная и во всем под стать своему господину и мужу эн Раолю. Тринадцать лет назад она подарила ему превосходного сына, названного Савариком, которому предстояло унаследовать отцовское имение вкупе со всеми добродетелями и доблестями отца своего, эн Раоля.

Были у домны Раймонды еще и другие дети, но им не суждено было прожить больше одного года – так и сошли в могилу один за другим, а всего у нее умерло двое детей.

Саварик же на радость родителям рос исключительно здоровым и даровитым, и потому любили они его самой крепкой и нежной любовью.

Как мы уже сказали, эн Раоль всячески привечал у себя трубадуров, особенно тех, кто успел прославиться добрыми песнями. Поэтому в то время, о котором сейчас идет речь, у него гостил весьма известный трубадур именем Фалькон де Марсалья.

Этот Фалькон происходил из рода незнатного, купеческого, из приморского города Марсалья; был он богат несметно как богатствами земными, материальными, так и духовными дарами, ибо слагал превосходные песни.

Впрочем, домна Аэлис (та, что проглотила жемчужную слезку) и домна Айа, ее подруга, в один голос утверждали, будто этот Фалькон – страшенный зануда и лицом что гриб бледная поганка.

Время текло незаметно за песнями и разговорами. Лето входило в пору зрелости, и столы в доме эн Раоля ломились от различных яств – так всегда было принято в Шателайоне.

И вот сказали эн Раолю, что прибыл к его двору Бертран де Борн. Обрадовался эн Раоль, ибо весьма ценил эн Бертрана и всегда был рад принять его у себя, несмотря на то, что нрав у эн Бертрана был заносчивый, а поступки подчас ставили в тупик.

Бертран на двор въехал, как и подобает рыцарю и шателену, – под громкое скрипение ворот, перестук конских копыт, пение рога. Красив эн Бертран, когда на коне сидит, руку в бедро упирая. Рыжеватые волосы золотом под солнцем сияют, темные глаза будто медом налились, рот улыбается.

Следом за эн Бертраном оруженосец едет – батюшки, как хорош-то! Посадка отцовская, гордая, из-под кожаного шлема русая прядь выбилась. Лицо еще нежное, детское, но видно уже: родной сын Бертрана, плоть от плоти его, дух от духа.

Следом за ними на гнедой кобылке жонглер Юк – одна половина лица от ветра румяная, другая будто навек в темной ночи осталась; однако ж улыбка от уха до уха одинаково светла на обеих половинах. Черные с проседью волосы – как чернозем, посыпанный снегом.

Позади всех слуга тащится, Жеан. Да только на Жеана никто и не смотрит: кому дело до холопа неумытого.