— Ты расстроена, — сказала она.

— Ради Бога, оставь меня в покое, — прошептала я.

Мэг выпрямилась. Последовала тяжелая, страшная пауза.

— Думаю, мне нужно выпить, — сказала она. — Пару глотов на сон грядущий. Хочешь?

— Дома спиртного нет.

— Разве?

Я посмотрела на нее.

— Я не хочу пить. И тебе не надо, Мэг. Пожалуйста.

Снова гнетущая тишина.

— Не волнуйся. Все под контролем. Я могу справиться одна, снова и снова. Мне повезло с печенью, так врач сказал.

Острый край тарелки врезался в руку, терзая плоть.

— Мэг, подумай. Ты так долго держалась.

— Вот именно. — Мэг направилась на поиски своей контрабандной бутылки виски, своего друга, брата, сына, любовника, и я ничего не сделала, чтобы остановить ее.

Я поднялась наверх позвонить Уиллу. Я с испугом осознала, что с уходом отца из моей жизни исчезло чувство защищенности. Он оставил меня охранять границу между смертью и нашим ребенком, и меня пугала моя новая роль.

Так или иначе, я должна была взять себя в руки и выполнить свои семейные обязанности. Это было мое дело, и оно было важным. Я должна была… поддерживать семью. А также бороться с угрозами.

Я заставила себя спуститься, пройти через кухню и подняться в спальню Мэг. Она сидела на кровати, глядя на фотографию Саши. Стакан в ее руке был полон.

Она не стала сопротивляться.

— Где ты его прятала и сколько успела выпить? — я забрала стакан.

Она посмотрела на меня.

— Один глоток. У меня была бутылка в платяном шкафу. Это был мой ремень безопасности.

— Не надо, Мэг. Я помогу тебе. Я обещаю.

Она опустила голову.

— Почему это всегда должна делать ты?

Я поставила стакан на тумбочку и присела рядом с ней.

— Отец однажды сказал мне одну вещь. Он сказал, что есть очень много причин, чтобы принимать жизнь всерьез.

— Хм, — сказала Мэг, и слезы потекли по ее щекам.

— Он был прав. Жизнь серьезная штука. Можно над ней смеяться, но относиться к ней надо всерьез.

Рука Мэг подползла к моей и отчаянно ухватилась за нее.

— Ох, Фанни, — сказала она, — я всегда думала, что жизнь просто ужасная шутка.

Уиллу удалось изменить свой министерский график, и через два дня мы поехали в Эмбер-хаус. Я остановилась на пороге и поняла, что не могу заставить себя войти в парадную дверь.

— Уилл, я не могу войти в дом. Пока нет.

Он обнял меня за плечи и прижал к себе.

— Давай пройдемся по саду.

Трава была сырой после недавнего дождя, и сад казался насквозь пропитанным влагой. Я остановилась, чтобы закрепить побег клематиса, [12] и на меня излился поток холодных капель. Уилл смахнул их, продолжая одной рукой обнимать меня.

Вскоре дождь усилился, и он сказал:

— Мы не можем это дольше откладывать, — нежно повел меня к двери и ввел внутрь. — Дай мне руку, — приказал он и крепко сжал ее.

Это было странно, но за несколько дней дом стал совсем другим.

Уилл сварил кофе, а я нарезала бутерброды. Уилл ел с жадностью, а я отламывала кусочки сыра. Я думала о доме, о том, что не могу расстаться с ним.

— Уилл, что ты думаешь о жизни здесь?

Он был поражен.

— Жить здесь? Это мне и в голову не приходило. — он взял бутерброд с яйцом. — Фанни, ты серьезно?

Я знала, что это сумасшедшая и совершенно нелогичная идея, но прошептала:

— Это мой дом.

Уилл положил бутерброд. Я слишком поздно поняла подтекст своих слов.

— Но не мой, — ответил он. — И я всегда думал, что наш дом был для тебя нашим домом.

— Я не хочу продавать Эмбер-хаус.

Он держал меня за плечи и заглядывал в лицо. Он казался озадаченным своим открытием, и это раздражало меня. Было ли вызвано это недоумение моей скорбью об отце?

— Если ты хочешь, чтобы я подумал об этом, я, конечно, буду думать. Просто это не то, что мы планировали.

— Ох уж эти планы, — я пожала плечами и выплеснула кофе из кружки в раковину.