Шрифт:
Мотыгин был несказанно доволен. Его распирало как мыльный пузырь, а слух ласкали крики дневального, горланившего: «Смирно!», когда он переступал порог казармы. Какие же это были секунды блаженства! Чтобы продлить жизнь этим мгновениям, Мотыгин только и делал, что входил и выходил из казармы, наслаждаясь криками дежурного солдата.
В ход шли сомнительные, надуманные предлоги. Под их прикрытием Мотыгин вальяжно выплывал на крыльцо покурить, смахнуть пыль с голенищ на приказарменной подставке для чистки сапог или просто окинуть орлиным взором близлежащие окрестности.
Солдаты втихую подтрунивали над командиром, а тот, ослеплённый собственным сиянием, продолжал тешить своё величественное «я». Купание в лучах недолговечной славы длилось около месяца, и уж потом только процедура утратила первоначальную свежеть и сладость, слегка почерствев и покрывшись лёгким налётом бесконечных будней.
Появившись в расположении части как обычно, в 8.45 утра, Мотыгин внёс себя на кафельный пол коридора и на мгновение замер, внимая команде дневального. Выросший из-под земли сержант с кумачовой повязкой вскинул правую ладонь к заломленной на затылок пилотке, грохнул коваными подошвами и отчеканил, придерживая левой рукой висевший на ремне штык-нож:
– Товарищ старший лейтенант! За время вашего отсутствия никаких происшествий не произошло! Рота находится в столовой на завтраке! Дежурный по роте сержант Острогор!
– Вольно! – козырнул Мотыгин.
– Вольно! – продублировал сержант и отошёл в сторону, пропуская командира и приготовившись следовать за ним. Он знал наперёд все действия своего начальника.
И ротный, по своему обыкновению не заходя в канцелярию и бытовку, сразу пошел в другой конец казармы, где были туалет, умывальник, сушилка и ленинская комната. Вот где был традиционный рассадник разложения дисциплины! Вот, где, образно выражаясь, старослужащие плевали на уставы. А именно – курили в запретном месте и смотрели по телевизору программы из вражеского стана. В особенности западногерманский канал ZDF, где порой такое транслировали, что захватывало дух, и заставляло шевелиться волосы. И не только.
Как ни пыталось командование заблокировать телеканалы ФРГ, всё безуспешно. В роте связистов это табу никак не внедрялось. Всё ограничилось устным запретом на просмотр тлетворных программ. Вопрос был закрыт. Подчинённые сделали вид, что выполнили приказ, что для начальства было вполне достаточно. Лучше закрыть глаза на мелкие грешки солдат, чем со слепой яростью наводить лоск на моральном облике строителей коммунизма.
Мотыгин пружинистой походкой прошёлся по коричневому линолеуму, рассекавшему казарму на две части, где ровными рядами, по два в каждой половине, стояли железные двухъярусные койки и, распахнув двухстворчатые с матовыми стёклами двери, оказался в задней части расположения. Сунув нос в ленкомнату, он обвёл её придирчивым взглядом. Всё было в порядке: полы блестели, столы и стулья были выровнены, шторы висели симметрично, подшивки газет лежали ровными стопками, телевизор находился в отключенном состоянии.
Удовлетворившись осмотром, Мотыгин направился в туалет.
Уборная, опять же прибегая к иносказанию, встретила его улыбкой голливудской звезды. Раскрытые зевы и бездонные пасти писсуаров и толчков празднично светились ослепительной белизной. Сказывался прилежный уход и постоянная забота. Ещё бы! Не каждый унитаз на гражданке может похвастать, что его чистят зубной щёткой! А в армии такое трепетное внимание к сантехническому фаянсу – явление широко распространённое. Даже очень.
Ротный приблизился к ближайшему отхожему месту, дёрнул за шнур сливного бачка, проводил бурную струю микрониагары в бездну, поправил фуражку и…
Ну, наконец-то! Вот он! След нарушителя! Вопиющий факт несоблюдения режима! Вызов уставному порядку!
Глаза старшего лейтенанта лихорадочно заблестели.
– Это что ещё такое!?
– Что? – посмел уточнить сержант.
– Что! Что! – передразнил командир подчинённого. – Вот это! – он ткнул пальцем в решётку сливного отверстия в полу. Застряв, как головёшка в колоснике, наглый окурок предательски демонстрировал улику произведенного кощунства.
– Бычок, – классифицировал предмет дежурный.
– Вижу, что не тёлка! Значит, в твое дежурство здесь курят, сержант?
– Никак нет, товарищ старший лейтенант!
– Не врать! – взвизгнул Мотыгин. – Если есть окурок, значит курили!
– Так точно, курили!
– Вот!!! – ротный ударил себя по бедру и едва не подпрыгнул. – Противоречие налицо! Курят, значит!
– Так точно, курят!
– Ага-а-а! – победоносно затянул Мотыгин.
– Курят, – повторился Острогор, разглаживая своё лицо после кислой гримасы, лёгшей на него под воздействием офицерского вопля. – Но не здесь. Полагаю, что окурок прилип к чьей-то подошве и таким образом был сюда занесён.
– Ты что городишь, Острогор! Что за ахинея!
– Такое часто бывает! И чего только к сапогам ни липнет: и хвоя, и чешуйки шишек, и былинки, и травинки… Вот и бычок, уверен, тоже таким макаром тут очутился.
– Если бы он был на подошве, то он был бы в лучшем случае расплющенным! А этот весь аккуратненький! Видишь, совсем даже не помятый!
– Понятное дело! – с видом маститого эксперта ответил дежурный. – Вот вы, товарищ старший лейтенант, с фильтром курите, а мы – термоядерные! Там же одни брёвна да шпалы! Их никакой сапог не деформирует!