Шрифт:
— Я хочу, чтобы мой Ромочка тоже возродился к жизни и любви, пускай он тоже дачу построит.
— А я...
— Не кричи. Я хочу, чтобы один из ваших товарищей, которые хотят помочь нам, своим братьям и сестрам по разуму, внедрился в тело моего покойного мужа, я буду любить его и окультуриваться, сколько необходимо. Ой, как я буду его любить!
— Остался пустяк, — вздохнул Матвей, — чтобы твой муж помер.
— Но ведь это на самом деле пустяк... в свете современной медицины.
До Матвея дошла мысль Лукерьи и испугала его. Видно, недостаточно крепкие нервы оказались у пришельца.
— Ты что, убить его хочешь? — спросил он.
И голос Матвея дрожал.
— Я не убийца и не намерена поднимать руку на законного супруга. С кем же я жить буду тогда? Нет, сделайте так, чтобы я и не заметила. То есть заметила, но только на следующий день.
— А если мы не поможем тебе, коварная женщина, — спросил Матвей. — Ты откажешься от своей затеи?
— Если не поможете, — Лукерья потянулась, запрокинув руки за голову, и ее груди поднялись к солнцу, смутив взор Матвея Тимофеевича, — если откажетесь, то будете иметь дело с нашей доблестной милицией. Потому что я заготовлю заявление, как вы уничтожаете людей и в них вторгаетесь.
— И никто тебе не поверит!
— А вот это мы проверим. Посмотрим.
Лукерья поднялась.
— Мне пора, — произнесла она.
— А может, все же мной обойдемся, — сказал Матвей, но без особой уверенности.
— Я другому отдана, — классически ответила медсестра, — и буду век ему верна, понял?
Матвей подавил злобный блеск своих чужеземных глаз, а из кустов раздался негромкий начальственный голос, который не столько звучал в воздухе, как проникал в мозги:
— Предложение следует обдумать и, возможно, принять. Однако ты, женщина, тоже будешь оказывать нам некоторые услуги.
— По окультуриванию, — хихикнула Лукерья. — Пионер всегда готов!
Она пошла на уколы и в воображении строила абстрактные картины, в которых ее Ромочка с помощью культурных пришельцев сначала немножко помирает, а потом становится молодым и красивым, как Иван-дурак в русской сказке, окунувшийся в соответствующий котел.
Так и день прошел.
6
К дому она подходила неуверенно, даже с робостью.
А вдруг Ромочка уже приболел?
Нет, лучше пускай они его завтра обработают.
И чем ближе она подходила к дому, тем более страдала от вины перед Ромочкой. И в подъезде уже искренне возмечтала, пускай Ромочка как мужчина пользы не представляет, но, главное, он должен остаться жив и здоров. Что она, изуверка, что ли?
Она открыла дверь своим ключом и прислушалась.
Ни звука.
Может, что случилось?
Она кинулась в спальный закуток. Пусто.
Она кинулась на кухню.
На кухне сидел Ромочка и пил чай из самовара — приданое Лукерьи.
Он был нормальным, обыкновенным, если не считать забинтованной головы.
— Явилась не запылилась, — заявил он. — Я тут без тебя и помереть мог, а ты бы и не заметила.
— Что случилось? — И все было забыто. И злодейство, и намерения. Ее крохотулечка приболел.
— А на меня кирпич упал, — сообщил Ромочка не без гордости. — Мало на кого падает, а на меня грохнулся.
— Как? Где?
— Ты не поверишь, прямо на кухне.
— Откуда на кухне кирпич взялся? — Лукерья начала сердиться. Она сочувствует, переживает, а он ёрничает.
— А кто банку с квашеной капустой кирпичом придавил? И на верхнюю полку поставил?
— Ну уж...
А ведь было это, три дня просила Ромочку кирпич принести для этой цели. Пришлось, как всегда, самой кирпич тащить.
— Как ты умудрился, урод?
— Как, как? Качнуло меня, о стенку задел, а ты этот кирпич криво положила — а за ним и банка трехлитровая с капустой.
Он указал пальцем вниз, как памятник Юрию Долгорукому в городе Москве, который таким жестом велел закладывать столицу.
А на полу расплывшейся стаей червяков воняла кислая капуста. Блестели осколки банки. Валялся кирпич с отбитым краем.
— И что? — Лукерья старалась не смотреть на сцену крушения — ей же убирать придется.
— И все. Погиб я и умер безвозвратно. Еще держусь, но скоро кончусь...
Тут Ромочка побледнел и стал оседать. Лукерья подхватила его, дотащила до постели.
Вызвала «Скорую». Пока она мчалась с соседней улицы, Роман скончался. Кровоизлияние в мозг от ушиба.
В первый миг его смерти Лукерья с внутренним содроганием увидела бесплотную тень мужчины, который как бы вошел в бездыханного Ромочку.