Норма, несмотря на то, что она не могла одобрить леди Монтдор, развила бурную деятельность по подготовке к званому обеду, она по несколько раз в день звонила мне, чтобы обсудить меню и гостей, и наконец умолила меня прийти к ней утром, чтобы приготовить пудинг. Я сказала, что сделаю это при одном условии — она должна купить литр сливок. Она извивалась, как угорь, но я была тверда. Тогда она предложила снять сливки с молока. Нет, сказала я, это должен быть целый литр свежайших жирных сливок. Я сказала, что принесу их сама и сообщу ей, сколько я за них заплатила, на что она неохотно согласилась. Хотя она была очень богата, она не тратила ни пенни сверх необходимого ни на дом, ни на стол, ни на одежду (кроме охотничьей одежды, потому что она прекрасно смотрелась в поле на лошади, и ее лошади получали свои «сливки» в полном объеме). Так что я явилась к ней со всеми необходимыми ингредиентами и приготовила крем шантильи. Когда я вернулась домой, на пороге меня встретил звонок Седрика.

— Я думал, что лучше предупредить вас, моя дорогая, что мы не приедем сегодня к бедняжке Норме.

— Седрик, вы просто невозможны, я не слышала ничего ужаснее. Она купила сливки.

Он издал недобрый смешок и сказал:

— Тем лучше для тех тараканов, которых я видел у нее дома.

— Но почему вы не приедете, вы больны?

— Нет, нисколько, спасибо, дорогая. Дело в том, что лорд Мерлин хочет, чтобы сегодня мы ужинали у него, будет свежая фуа-гра и очаровательная маркиза с двухдюймовыми ресницами. Сами понимаете, невозможно противостоять такому соблазну.

— Вы должны ему сопротивляться, — воскликнула я с отчаянием. — Вы просто не можете бросить бедняжку Норму сейчас, когда знаете, сколько волнения она перенесла. Кроме того вы, бессовестный мальчишка, должны подумать, какой мрачный вечер ожидает нас без нашего патрона.

— Я знаю, бедняжка. Вы тоже будете по мне скучать?

— Седрик, все, что я могу сказать, вы — каналья.

— Простите дорогая, я вовсе не хотел вам отказывать, но что-то в моем теле делает это само. Когда я собирался вам звонить, я видел, как моя рука сама потянулась к телефону, а потом я услышал свой голос против моей воли, заметьте, отказывающий Норме, а потом я почувствую ужас от того, какую боль я ей причинил, особенно после того, когда вы рассказали про сливки. Меня может оправдать только то, что я позвонил предупредить вас, недобрая Фанни, и что Норма недолго будет пребывать в ярости. К своему удивлению вы заметите, что она не очень сердится. А я из солидарности к «работающим девочкам» приеду завтра и все-все расскажу о ресницах.

Как ни странно, Седрик оказался прав, и Норма не бушевала. Его оправдание считалось вполне удовлетворительным, потому что ужин с лордом Мерлином признавался в Оксфорде серьезным жизненным триумфом. Норма позвонила мне сообщить об отмене ужина голосом светской дамы, которая переносит вечеринки каждый день. Потом, перейдя на более принятый в Оксфорде тон, она сказала:

— Эти несчастные сливки не продержатся до среды в такую погоду? Вы сможете сделать еще один пудинг в среду утром, Фанни? Тогда я заплачу вам за все сразу, если это вас устроит. Все будут свободны, и цветы простоят еще два дня, так что увидимся, Фанни.

Но в среду Седрик был в постели с высокой температурой, а в четверг его доставили в Лондон на машине скорой помощи с подозрением на перитонит. Несколько дней он находился между жизнью и смертью, но наконец, месяца через два званый обед мог состояться. Дата была установлена, новый пудинг был приготовлен, и по предложению Нормы я пригласила моего дядю Дэви составить пару ее сестре. Норма смотрела на донов и их студентов примерно так, как леди Монтдор на все остальное человечество, поэтому, хотя она и допускала их существование (тем более, что они доставляли нашим мужьям средства к жизни), она не могла допустить их присутствия за своим обеденным столом.

Мне никогда не приходило в голову, что слово «трогательно», которое так любила употреблять леди Монтдор, можно применить к ней самой. Но на ужине у Нормы, где я впервые после болезни Седрика увидела их обоих, она выглядела именно так. Трогательно выглядела эта когда-то грозная и тяжеловесная, а теперь худая, как щепка, женщина в платье маленькой девочки из темного тюля поверх чехла из розовой тафты, с темно-синими лентами и роем алмазных пчел в голубых кудрях, когда сквозь собственный разговор прислушивалась к тому, что говорит Седрик, и краем глаза старалась заметить его выражение лица или просто увериться, что он на самом деле с ней, живой и здоровый. Трогательно было видеть, с каким нежеланием она покинула столовую после ужина; трогательно было наблюдать, как она сидит с женщинами в гостиной, молча или отвечая невпопад, устремив на дверь глаза, как спаниель в ожидании хозяина. Ее поздняя любовь была странной и нелепой, но не было сомнений, что она расцвела полным цветом, покрыв старый колючий ствол свежими цветами и листьями.

В течение всего вечера она позволила себе только один привычный жест из своей прошлой жизни. Она неустанно подкладывала поленья и уголь в маленький огонек в камине, который развела Норма, сделав небольшую уступку зиме, так что к концу вечера я блаженствовала в мягком тепле, которого не знала эта гостиная до сегодняшнего дня. Мужчины по оксфордскому обычаю чрезмерно долго засиделись за своим портвейном, так что леди Монтдор даже с присущим ей нетерпением предложила Норме узнать, чем они там занимаются. Норма, однако, пришла в такой ужас от это мысли, что леди Монтдор больше не настаивала, продолжая выполнять добровольные обязанности кочегара и одним глазом контролируя дверь.

— Единственный способ поддержать хороший огонь, это положить в него достаточно угля, — сказала она. — У людей на этот счет есть множество теорий, но в действительности все просто. Вы могли бы попросить еще, миссис Козенс? Вы очень добры. Седрику сейчас нельзя мерзнуть.

— Ужасно, ему было очень плохо, не так ли?

— Не говорите об этом. Я думала, он умрет. Вот, как я и говорила. Это как с кофе, люди заказывают эти новые кофеварки и кофейные зерна из Кении, все это совершенно бессмысленно. Кофе хорош, если он достаточно крепкий, и противный, если это не так. Все было бы хорошо, миссис Козенс, если бы ваш повар клал кофе в три раза больше. О чем они могут там говорить, в столовой? Неужели кто-то из них интересуется политикой?