Выслушав меня, Кобадзе сбросил с плеч лямки парашюта и, не говоря ни слова, пошел к машине Николая Лобанова. Я, обогнав его, начал что-то лепетать, оправдываться. Но он не ответил. Тогда я отстал. У меня не хватило духу подойти к машине Лобанова и вместе со всеми готовить ее к вылету.

На самолете Лобанова опробовали мотор. Кобадзе залез в кабину и приказал отнять сдерживающие колодки. Колеса скатились со стеллажей и понесли тяжелую бронированную машину к старту. Меня обдало снежной волной. Сорванная с головы шапка покатилась вдоль сугроба. Когда я догнал ее, все уже были на машине-стартере.

— Давай быстрей! — крикнул Николай Лобанов. Я побежал к машине. Нужно снова ехать на старт. Нужно доложить о неисправности самолета командиру полка.

Мы не проехали и половины пути, когда на старте взревел мотор. Каждый из нас понимал, что значит взлетать ночью, в снегопад, на чужом самолете, и поэтому никто не удивился, что Кобадзе дважды прожег запальные свечи и включил форсаж.

— Так вот для каких случаев нужно приберегать потенциальную силу мотора, — сказал Лобанов, вспомнив предостережение командира полка.

Капитан взлетел с освещением. Его самолет был похож на жюльверновский «Наутилус», поднимающийся со дна фосфоресцирующего моря. Позади самолета вихрились снежные искры. Вот погасла бортовая фара, а за ней и аэродромный прожектор, и все снова окунулось в темень.

Летчики и техники столпились у стартового КП, стараясь по ответам Молоткова догадаться, обнаружил ли Кобадзе самолеты. Полковник поддерживал связь со штурманом и, понимая состояние окруживших его летчиков, время от времени сообщал:

— Дал серию ракет. Прошел Покровское. Рыскает в тридцати километрах от города. Дал еще серию.

И вдруг мы услышали:

— Идет на сближение с самолетами. — Сделалось тихо, стало слышно, как шуршит, падая, снег. — Связался по радио. Наши!

Люди сразу зашумели и стали расходиться. Я ждал, что командир подзовет меня и потребует объяснения, почему мой самолет неисправен, но ему было не до этого.

«В баках штурмовиков кончается горючее!» — облетело старт.

Добираться к соседям, полет до которых займет лишние десять — пятнадцать минут, было очень рискованно. Молотков решил принимать самолеты на свой аэродром.

Нужно срочно расставить вдоль посадочной полосы костры-шашки. Аварийная команда Герасимова и все летчики взялись за это.

Мой пост оказался на другом конце аэродрома. По сигналу со старта я должен был дернуть за провод торчавшей в снегу шашки и отойти в сторону. Но пока на старте было тихо, темно и, как мне казалось, очень уж спокойно.

Вспомнилось знакомство с Кобадзе. Мы, молодые, только что приехавшие в часть летчики, стояли у штаба и говорили о будущей службе. Мне она казалась не слишком-то заманчивой; предстояло работать на самолетах, которым ох как далеко до реактивных.

— Нас обманули, — возмущался я. — В училище сулили одно, а выходит — ползай на этих черепахах.

Меня схватили за руку, которой я жестикулировал.

— Не говорите глупостей, — сказал капитан Кобадзе. — Что вы здесь демагогию разводите? Служить надо там, куда вас послали.

Я не нашелся, что ответить, покраснел, как мальчишка, а он улыбнулся всем нам и достал портсигар:

— Закуривайте!

Несколько рук потянулось к папиросам. Молодые офицеры окружили капитана тесным кольцом, стали расспрашивать о жизни в полку. Он отвечал обстоятельно и все посматривал в мою сторону. Потом спросил:

— Значит, не нравятся наши самолетики? Считаете, что вам лучше начинать со сверхзвуковых скоростей?

— А почему бы и нет! — отозвался я. — Мы не новички! За плечами у нас летное училище.

— Ишь ты, ершистый какой!. — улыбнулся капитан и неожиданно спросил: — Откуда родом?

— Из-под Ярославля.

— Так я и знал. Давно из дому?

— Недавно. А почему вы узнали, что я ярославский?

— По говору. — Это слово капитан произнес с ударением на каждом «о». Получилось очень смешно.

Он хотел еще что-то сказать, но вышел начальник штаба и приказал нам следовать за ним.

— Ну, мы увидимся, — кивнул мне капитан.