— Чем же подавать при запуске заливку в цилиндры?

— Воздухом! От бортовой сети. Вот обождите, я сделаю специальный кран для запуска.

— Это очень интересно и ново, да только, Мокрушин, одному вам не осилить. Или забыли слова Павлова? Ну-ка, Лерман, скажите.

— «Мы все впряжены в одно общее дело, и каждый двигает его по мере своих сил и возможностей, — послышался из закрытой задней кабины голос старшего сержанта. — У нас зачастую и не разберешь, что мое и что твое, но от этого наше общее дело только выигрывает».

— Разве ж я против, чтобы над краном запуска работал еще кто-нибудь? — отозвался Мокрушин. — Вот, например, могу к этому делу подключить Брякина. Он токарное дело знает.

— Правильно! — согласился я. — Его сейчас просто необходимо отвлечь от всяких дурных помыслов. Лерман вот говорит, что Брякин неисправимый человек. А мне думается, если мы заинтересуем его, он станет лучше. Здесь ты обязан мне помочь как младший командир.

— Ну, какой я командир, — возразил Мокрушин. — Вы сказали как-то, что чем требовательней относиться к подчиненным, тем большим авторитетом будешь у них пользоваться. А у меня так не получается.

«Да ведь я сам не знал, что настоящий воспитатель тот, кто и командир, и товарищ в одно и то же время», — чуть не вырвалось у меня.

— Но я сейчас о другом хочу сказать, — продолжал Мокрушин. — Два раза я просил Брякина выточить мне пару втулок для крана. Он возьмет чертежи и уйдет на весь день, а втулок не выточит. Ему лишь бы с глаз долой уйти, вот какой он человек!

Я был поражен. Ведь Брякин говорил другое. И так убедительно говорил. Кому же верить?

— Ладно, Мокрушин, — сказал я. — Сейчас придет ефрейтор, и вы при мне дайте ему это задание.

Он так и сделал. Брякин взял чертежи и, посмотрев на меня исподлобья, пошел в мастерские. Я крикнул ему вслед:

— К обеду чтобы все было сделано. Ясно?

— Ясно, — ответил он, не оглядываясь.

«Эх, Брякин, Брякин! Значит соврал, обманул?»

На послеполетном разборе Сливко указал мне, что при взлете я долго не мог оторваться от земли и чуть было не задел колесами за телеграфные провода.

— А на Луну собираешься, — усмехнулся он. — Помалкивал бы уж, лунатик.

Он всегда разговаривал с нами, молодыми летчиками, грубовато и непринужденно, за недостатки в летной работе ругал редко, не то, что Истомин, а успехи наши не замалчивал. Со Сливко можно было и поспорить, как с равным, и возразить ему — он не сердился.

«При чем тут Луна?» — удивился я, но уже в следующую минуту понял все. Только Людмила могла рассказать ему о моей мечте. Они бывают вместе!..

Едва дождавшись конца занятий, я подошел к майору.

— Приемо-сдаточный акт надо бы оформить! — прошипел я. Хотелось казаться спокойным, но губы помимо воли дрожали.

Вместе с этими пошлыми словами иссякла и моя злость. Я был противен самому себе. Какая беда, что она сказала о чем-то майору? Что она видится с ним? Я люблю Люсю. И не отступлюсь от нее. Сегодня же напишу ей письмо и попрошу прощения! Я хотел теперь, чтобы Сливко избил меня. Зачем он щурится, будто кот, которому чешут за ухом? От уголков выпуклых глаз к тоненькому кончику носа разбегаются морщинки. Он улыбается.

— Ладно, старик. Я передам ей твое предложение. Интересно, как она на это посмотрит.

Я поворачиваюсь и ухожу. Разве после этого я имею право писать Люсе!

Мокрушинская идея нового крана запуска была очень проста: бензин при запуске мотора должен подаваться в цилиндры не с помощью пускового насоса, а сжатым воздухом.

Мокрушин показал мне уже смонтированные узлы и выточенные Брякиным втулки.

— Мы с Лерманом тоже могли бы помочь, — сказал я.

И несколько вечеров все члены экипажа работали в моторном классе. Работа эта сблизила нас и немного изменила Брякина. То, что он все время находился под моим надзором, как-то дисциплинировало его. Я то и дело давал ему какие-нибудь поручения. Он возился с трубками, штуцерами, клапанами и заметно входил во вкус работы.

Однажды, когда ефрейтор тщательно подгонял одну деталь к другой, ко мне подошел Лерман.

— Насчет Брякина я перегнул палку, — сказал он.

— Хотел перегнуть.

— Да, вот именно. Правильно говорил Фридрих Энгельс: «Труд создал человека».

Через неделю наш экипаж испытывал новый кран. Испытывали мы его в обеденный перерыв — не хотели, чтобы о нашей затее узнали раньше времени. На случай пожара у плоскостей поставили огнетушители. Брякин, заложив руки в карманы, расхаживал у самолета. Я забрался в кабину. На месте пускового насоса была маленькая, похожая на циферблат карманных часов панелька с градуированной шкалой. В центре ее торчал металлический флажок. Мокрушин дал мне знак начинать испытание.