Мы остановились у высоких деревянных ворот.

— Мои бодрствуют, — Люся показала на освещенные окна. — Они никогда не ужинают без меня.

В доме громко лязгнула щеколда. На крыльцо кто-то вышел.

— Людочка, — послышался в темноте тихий грудной голос. — Пора!

— Уходите скорей. — Люся сунула мне руку. Я задержал ее в своей.

— Вы чудесная девушка. — Я подался вперед и коснулся губами не то щеки ее, не то подбородка.

Люся отпрянула, протянула вперед руку, прижав к моим губам ладонь.

— Не надо, Алексей. — И громко отозвалась в темноту: — Иду, иду.

— Надо бы поздравить Одинцова, — сказал Кобадзе после первомайской демонстрации.

Я не возражал.

На этот раз нас пропустили к инженеру беспрепятственно.

Едва мы поздоровались, как Одинцов спросил:

— Чья эскадрилья вышла на первое место?

— Баранова.

— А на последнем?

— Истомина.

— Выходит, Сливко лучше с обязанностями комэска справлялся? — Инженер был удивлен. — Странно. Истомин мне нравится.

Кобадзе пожал плечами:

— Поживем — увидим. У Истомина отстать невозможно, это главное. Он дерется за монолитную эскадрилью.

Капитан рассказал о молодых снайперах: накрывать цели с одного, максимум двух заходов могли далеко не все.

«Значит, скорей догоню их», — думал я, надеясь, что мне вот-вот удастся сделать что-нибудь такое, что сразу поднимет меня в глазах Истомина. Ведь это он не согласился перевести меня в группу снайперов и хлопотавшему за меня капитану сказал: «Подождем, там видно будет».

А звание снайпера прельщало. Заслужив его, я имел право выбирать маршрут полета, высоту, самостоятельно разрабатывать методы и способы атаки при бомбометании и стрельбах… Я теперь часто подсаживался к макету полигона или залезал в кабину и проделывал воображаемые полеты по маршруту, стрельбы, бомбометания.

Эту мысль подала мне Люся.

— Почти в каждом деле нужна автоматизация, — сказала она однажды. — Я долго не могла справиться со своими обязанностями. То инструментарий при операции не тот приготовлю, то кровоостанавливающие зажимы поставлю с опозданием. А профессор у нас — гром и молния. Во время операции ничего не скажет, но потом держись. И вот я стала мысленно проделывать разные операции, старалась во всех, самых мельчайших подробностях представить их себе.

У меня не получались виражи и, устраивая воображаемый полет, я пытался разбить его на отдельные моменты. А потом соединял эти моменты друг с другом, будто складывал буквы в слова. И когда соединил их — выполнить упражнение стало легче.

Поздравить инженера с праздником пришел и Сливко. В габардиновом костюме, гладко выбритый, пахнущий «Шипром» и немножко коньяком, он был похож на богатого жениха.

— Вот легок на помине! — воскликнул Кобадзе. — А мы только что твою методу обучения разбирали.

Сливко поздоровался с инженером за руку, а нам кивнул головой.

— Я не методист. Учу тому, что на войне необходимо. Без теорий. И дело шло…

— У кого шло, а у кого ползло черепахой, — засмеялся Кобадзе.

Пожелав инженеру быстрее выздоравливать «на радость технарям», Сливко вручил ему объемистый сверток. Другой, в целлофане, перевязанный узенькой ленточкой, положил возле себя.

— Так что означает твой намек, капитан? — Сливко повернулся к Кобадзе.

— Это не намек. Видел я, как мазали на полигоне некоторые из твоих подопечных.

— Кто мазал, а кто и показывал, как надо работать.

— Кому показывал?

— Противникам индивидуального подхода к летчикам, тем, кто считает, что и медведя можно научить летать.

— Ну, так, положим, никто не считает. А прав-то все же Истомин.

Сливко не ответил. Поправив оранжевый галстук, он спросил у Одинцова:

— Что, старик, в госпитале товарищ Молоканова? Она, я слышал, просила достать ей философский словарь.

Инженер улыбнулся одними глазами, и мне стало все ясно. Сливко искал встречи с Людмилой! Ну, я от Людмилы не отступлюсь!

Я сидел теперь как на иголках. К летнему кинотеатру, где мы с Люсей условились встретиться, пришел на час раньше.

Чтобы убить время, я несколько раз принимался читать с трудом добытый для Люси философский словарь.

Еще никогда время не тянулось так медленно. Я пытался думать о чем-нибудь постороннем, но мысли всякий раз, словно по кругу, возвращались к Людмиле.