– Я не знаю сестру Аврелию… – опрометчиво начал Альбин, и вдруг слезы сами собою обильно потекли по его щекам. – Тэкла! Тэкла Аврелия Долабелла!

Мутанты переглянулись, и брат Энцелин торжественно провозгласил:

– Альбин Антонин умягчился!

– Альбин Антонин – патриций, – отозвался другой брат, который сам себя называл Прахом; другого имени у него не было. – Он был умягчен изначала.

Не вытирая слез, Альбин смотрел, как эти воинственные, безобразные люди, один за другим, преклоняют перед ним колено. Сулла с кровати провожал взглядом каждую слезинку, упавшую со щеки патриция на пол, – бесценный генетический материал, который Альбин рассеивал с таким царственным небрежением, – и все внутренности больного тела клона сжимались, гоняя волны ужаса, алчности и сладострастия.

– Где мои карлики? – спросил Альбин.

Брат Одилий поднял голову.

– На свободе.

– Хорошо, – сказал Альбин. – Встаньте же, господа. Я принимаю вашу верность. Мир вам!

– Мир тебе, Антонин, – отозвался брат Одилий.

И тут наконец в коридоре послышалось шуршание пышных длинных одежд, такое долгожданное, и сердце Альбина расширилось, так что он ощутил себя дирижаблем, готовым взлететь в небеса. В дверной проем, окруженная маленькими слугами, легонько топая, вбежала Тэкла. Орденский плащ лежал на ее плечах, взбитый в складки; голова без обычного убора – он болтался за спиной, между лопаток, – выглядела беззащитной. Альбин протянул к девушке руки, и она, ни мгновения не колеблясь, приподнялась над полом и влетела в объятия патриция, как будто вернулась домой. Брат Энцелин одобрительно свистнул, и кругом загикали и затопали ногами. Альбин вдруг понял, что не сможет больше расстаться с Тэклой, и ему стало спокойно. Теперь он мог принять любое решение, не сомневаясь в том, что оно окажется верным.

– Тэкла, – спросил Альбин, – ты не принимала ли орденских обетов?

– Нет, – ответила она, не думая ни о вопросе, ни о своем ответе.

– Тебя называют «сестра Аврелия» – поэтому я спросил, – пояснил Альбин.

– У ордена есть помощники, – ответил вместо девушки брат Одилий. – Сотрудники. Не обязательно брать обет.

Тэкла, все еще прижимаясь к Альбину, несколько раз быстро кивнула.

– Хорошо, – сказал Альбин. – Надо вывести всех малюток, а латифундию сожжем к дьяволу.

Брат Одилий высоко подпрыгнул на месте и сильно ударил об пол каблуками сапог – в знак восторга.

– Да хранит тебя Исус, Альбин Антонин! – вскричал он.

Сулла пошевелился на кровати и глухо спросил:

– А как же я?

– Кто ты? – осведомился брат Иммо, морща нос. – Ты ведь клон, не так ли? Еще один?

Брат Тассилон со сдвинутой на макушку, наподобие аттического шлема, маской-имаго, хмуро глядел на Суллу. Нечестивое совершенство этой надломленной фигуры, правильность воспаленного лица смущали, а брат Тассилон устал испытывать смущение. Уже много лет он не чувствовал себя обездоленным и теперь совершенно не желал возвращаться к тому, что, как он считал, осталось в прошлом.

Сулла сказал Альбину – минуя прочих, ему одному:

– Ты позволишь им сжечь меня заживо?

Альбин повернулся к брату Энцелину и протянул руку:

– Дай мне нож.

Брат Энцелин безмолвно повиновался. Альбин тихонечко отстранил от себя Тэклу и приблизился к Сулле. Сулла шевельнулся, словно желая встать, но Альбин жестом остановил его. И пока Сулла смотрел на него скучно, как бы угасая, патриций Антонин быстрыми взмахами ножа несколько раз рассек красивое лицо клона. Обильно потекла кровь, мгновенно измарав постель и одежду Суллы. Альбин сдернул с подушек покрывало и приложил к кровоточащему Сулле. Брат Энцелин приблизился, почтительно забрал свой нож. Сулла тихо всхлипывал под окровавленным покрывалом, похожий на мухомор, и шарил руками по изрезанным щекам и лбу.

Альбин сказал орденским братьям:

– Этот клон болен – он умирает. Я хочу, чтобы он умер среди вас. Научите его, какова смерть с честью.

– Зачем ты разрезал его лицо? – спросил брат Иммо. – Я думал, ты хочешь его убить.

– Я сделал это ради того, чтобы его красота вас не оскорбляла, – объяснил Альбин. – А где Метробиус?

– Заперт, – ответил брат Одилий.

– Все, я больше не желаю здесь оставаться, – объявил Альбин. Он подхватил Тэклу за руку, и они вместе выбежали под открытое небо, а потом и за ворота, и пустились в пляс на открытой полосе перед оградой латифундии, и ни труп Секста Корнелия Суллы со стрелой в горле, ни пожар, начавшийся в глубине лабиринта строений, не могли испортить им настроения. Альбин напевал, как умел, – трам-пам-пам, – а с музыкальным слухом у него, несмотря на давнее увлечение джазом, обстояло средне; только помешать не могло и это. Тэкла взлетала в конце каждого па, кружась возле Альбина, и кокошник со смешным звуком хлопал ее по спине.

В конце концов пожар созрел, набрал силу; возле стены стало жарко и светло; послышался низкий гул – пламя властно заявляло о себе миру. Тэкла остановилась. Она смотрела на пожар, а Альбин – на Тэклу.

– Красиво, – сказала Тэкла.

– Очень красиво, – подтвердил Альбин.

Он обнял девушку за плечи, чувствуя сквозь плотную одежду тепло ее кожи. Архангел Михаил, любящий патрициев, воинов Бога Своего, – протяни мне оперенную руку свою, протяни мне руку, отягченную мечом, дай мне помощь на сей час, на сию клепсидру, когда изнемогаю от затруднения! Так мысленно взмолился Альбин Антонин; а вслух он сказал вот что:

– Тэкла Аврелия Долабелла, ты будешь моей Антониной?

Тэкла тотчас перестала смеяться – она глядела столь растерянно, как будто потеряла улыбку и теперь никак не могла ее отыскать. Потом она сказала:

– Помоги мне святая Генофева, если ты пошутил, Альбин Антонин.

– Я не пошутил, – ответил он серьезно.

– Это было бы неправильно, – проговорила Тэкла.

– Золотая! Что бы я сегодня ни решил, все будет правильно.

– Но этот брак не признают.

– По закону, я не обязан заключать confarreatio. Я могу жить и в коэмпционном браке – права такой супруги ничем не ущемлены.