Днем он шлялся по городу, продираясь сквозь дурман и гнилой снег, а ночевать шел на вокзал. Баранов заворачивался в свое шерстяное сюковское одеяло и отключался до пяти утра. В пять его регулярно сгоняла уборщица. Неутомимая женщина начинала свой трудовой день с того, что шлепала на пол грязную мокрую тряпку с таким расчетом, чтобы непременно задеть Диму по лицу. Он безмолвно поднимался, сворачивал одеяло, заталкивал его в пакет, пакет – в авоську, и уходил в туман и сырость.

И вот однажды из этого тумана возник неведомо как отыскавший его Вишняков. Он держался безукоризненно вежливо и упорно не обращал ни малейшего внимания ни на внешний вид Димы, ни на то прискорбное обстоятельство, что Баранов вдребезги пьян.

– Вадим Алексеевич, если не ошибаюсь? – произнес, раздвигая волны густого мрака, Вишняков.

Дима остановился посреди тротуара. Сырость хлюпала у него в ботинках, холод щипал под мышками, но сквозь спиртные пары это почти не проникало в барановское сознание.

– Чего тебе? – вопросил Баранов. – Мы знакомы?

– Разумеется, – сказал директор Эрмитажа.

– А чего надо? – опять спросил Баранов.

Вишняков плотнее закутался в шарф – этот красный куцый шарфик почему-то особенно раздражал Диму – и предложил:

– Не могли бы мы пойти куда-нибудь? Здесь холодно.

Дима замычал, всем своим видом демонстрируя самую злую иронию.

Вишняков невозмутимо добавил:

– Я предложил бы вам зайти ко мне, если вы не против.

– А не потревожу? – осклабился Дима, однако побрел следом за красным шарфиком. Поначалу ему было все равно, куда идти и с кем разговаривать, но затем, в тепле, выпив крепкого чаю, он вдруг раскис. Сам не ожидал от себя такого. Дядя Коля всегда обходился с ним строго и всяких там нежностей-откровенностей крайне не добрял, чуть что – пресекал сразу. А Вишняков, как и в первую их встречу, слушал внимательно и спокойно; казалось, что ему можно рассказать решительно все. И Баранов, захлебываясь и то и дело пьяно, устало засыпая, выговаривался – впервые за все эти годы.

Принцип действия машины времени Баранов называл для себя «нож, разрезающий масло». Нож плавно скользит вниз. Если движение по какой-то причине временно прекращается, то затем возобновиться оно должно с того самого места, где останавливалось. Поэтому Дима, рванувшись в Гераклею второй раз, с краденым револьвером в кармане, оказался в той самой лунной ночи, где оставил Севера отбивающимся от преследователей.

Стрелял Баранов всегда неважно, но здесь трудно было промахнуться.

Первый выстрел остановил бегущих, сразу всех; затем один из них надломился и упал. Что происходило потом, Дима уже не помнил. Он палил и палил, а люди падали или убегали, странно петляя и на бегу заваливаясь набок. Потом разом все иссякло: и преследователи, и пули. Дима бросил револьвер в песок и тут только увидел Севера.

Север, всегда такой самоуверенный и гордый, встретив барановский взгляд, вдруг потянул на голову плащ и закрыл себе лицо.

– Ты что? – закричал Баранов и бросился к нему. Схватив его за руки, Дима почувствовал, что он дрожит. Сильно дрожит, даже зубами под плащом клацает.

– Это я! – вне себя причитал Дима. Он тащил своего Севера за руки и громко ревел. – Север, это я! Ну хватит!

Об этом тоже пьяный Баранов рассказал Вишнякову. И еще о том, как Север наконец поверил ему, и как они бежали в священную рощу и дальше, за город, к пастбищам. И еще – о том, что Север никогда ни о чем не спрашивал, избавив Диму от необходимости врать.

– Ну вот, потом мы бродили, – страшно зевая, рассказывал Баранов, – а там тепло, на Сицилии… Вы ели когда-нибудь дроздов, Евгений Петрович?

Дима вдруг замолчал, вытаращив глаза и раскрыв рот. Затем глаза у него помутнели, и Баранов упал на пол, сраженный мертвым сном.

Он проснулся на раскладушке в комнате, где было много книг и больше почти ничего не было. За маленьким столом у окна сидел человек и писал. Баранов пошевелился, раскладушка под ним заскрежетала. Человек у стола повернулся и как ни в чем не бывало сказал Диме, что совсем недавно заварил свежего кофе. Все это было необычно, и Баранов засмеялся.

Вишняков сказал:

– Кстати, мне нужны лаборанты. И вакансия сейчас есть – вчера я уволил уборщицу.

Дима лежал, моргал и смеялся, не в силах остановиться. Потом выговорил:

– А прописка? У меня же нет.

– Я вас пропишу, – обещал Вишняков. – Куда-нибудь на казенную площадь. Поживите пока у меня.

– Откажут, – уверенно предрек Дима. – С моей анкетой…

– А я дам кому следует на лапу античную гемму, сразу согласятся.

– Боже, Марс Градив! – воскликнул Баранов. – Да вы, оказывается, ужасный циник, Евгений Петрович!

Он снова принялся хохотать. Раскладушка скрипела, скрипела и наконец повалилась с подкошенными ногами.

Экипаж «Зари Прогресса» с триумфом возвратился на Землю. Отважных ленинградцев приветствовала вся страна. Полет завершился блистательным успехом, в чем немалая заслуга звездолетчика Ивана Афанасьевича Терочкина. «Заря Прогресса», как писали все газеты мира, через семь лет скитаний сумела открыть для человечества новую цивилизацию в Галактике имени Третьего Закона Ньютона и вернулась на Землю почти без потерь. Портрет двадцатидвухлетнего командира напечатали все журналы.