Посуда была нежирная, что имело ряд неоспоримых плюсов, поскольку свои талоны на мыло они подарили соседке, обремененной годовалым дитятею. С того момента, как дитяте стукнул год, дополнительный талон на моющие средства автоматически перестал на него выделяться, и Клавдия в голос выла над младенцем:

– Идиот! Тебе не положено! Когда ты начнешь на горшок проситься, гадина! У, урод вонючий!

Эти рыдания и довели двух интеллигентов до акта неслыханного самопожертвования. В один прекрасный день Вишняков подстерег Клавдию на кухне, вручил ей два комплекта мыльно-моющих талонов и проникновенно сказал, когда она схватила его руку и увлажнила ее слезами:

– Клаша, я вас попрошу только об одном: не называйте больше ребенка идиотом. Пусть какает как свободная личность.

Кстати, именно этим благородным поступком и объяснялся засаленный вид Баранова.

– Да, вырос, вырос мальчик, – задумчиво сказал Вишняков и заскрипел койкой. – Я видел его однажды, семь лет назад. Вы ведь ровесники?

– Мы даже дружили, – мечтательно сказал Дима. – И Ванька всегда за меня вступался.

– Ну-ну, – произнес Вишняков. – Кстати, Вадим, я нашел одну любопытную статейку, как раз для вас. Вы разрешите мне почитать вам вслух, пока вы моете посуду?

Дима кивнул, нимало не заботясь о том, что Вишняков его не видит.

«Светлое радостное утро 28 июня 1937 года, – начал Вишняков, непонятно булькнув, видимо, от удовольствия. – Вся Сицилия с напряженным интересом следит за героическими археологическими изысканиями посланцев молодой республики Советов. Они заняты трудными беспрецедентными работами – раскопками античного города Гераклеи. Все они молоды – как и страна, пославшая их. Пожалуй, старше всех начальник поисковой партии, младший научный сотрудник объединения «Севзапархремдревность» Георгий Николаевич Кротов – ему 28 лет. «Кротя» – любовно называют его сослуживцы. Его полуобнаженный, сожженный беспощадным солнцем Сицилии торс, словно изваянный из коринфской бронзы, мелькает там и тут. Научная цель экспедиции – проследить и изучить по античным надписям развитие в Сицилии II века до н. э. классовой борьбы, которая с громом опрокинула Римскую империю.

И вот – успех! Сенсация, которую буржуазные историки, движимые классовым чутьем, всячески замалчивают: на стене гладиаторской казармы Кротов обнаружил бессмертный призыв: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Предположение о том, что эта надпись представляет собой позднейшую подделку, полностью несостоятельно – анализы подтвердили ее античное происхождение.

Кротов выдвинул гипотезу о том, что ее нанесла рука гладиатора-иудея, предка Карла Маркса.

Марксистско-сталинская концепция исторического процесса продолжает свое победоносное движение вперед».

– Ну как?

– Здорово! – искренне восхитился Дима.

– Признавайтесь, Вадим, это ваша работа?

– Моя, – с удовольствием ответил Баранов. – Ой, какой я был идиот! Написал, перечитывал каждое утро и тащился.

– Этот «Кротя» на вашем хулиганстве диссертацию защитил, – заметил Вишняков.

Дима протер стол и налил себе еще чаю.

– Сладкого хочется, – сказал он.

– Возьмите сахар.

– В растворенном виде не то.

– А вы вприкуску, – разрешил Вишняков.

Они покупали сахар не в пачке, а колотый, поскольку колотый слаще. Дима выбрал кусок побольше и начал со свистом тянуть сквозь него чай.

– А что стало потом с этим Кротовым? – спросил он.

– Почему с ним должно было что-то «стать»? Премию, небось, получил, передал ее в фонд ДОСААФа…

– Ну, 1937 год и все такое, – пояснил Дима.

– А, это… Да черт его знает, этого Кротова. Тут не сказано.

– Жалко. Вчера дядя Коля из морга мне интересные вещи рассказывал как раз про это. Ну, как его звали, тирана-то? Про Сталина, – сказал Дима.

Вишняков поднял глаза на шкаф.

– Ваш дядя Коля из морга – пьяница, Вадим, – строго сказал он.

– Зато с ним интересно.

– Это он наблевал у нас под лестницей?

Дима кивнул. Шкаф давно уже не был для них помехой в беседе.

– Когда-нибудь я вынесу вам выговор с занесением в личное дело, – пообещал Вишняков. – Если вы будете пить, Вадим, вы пропадете.

– Когда я был гладиатором, – сказал Дима, – я фалернское глушил, как воду.

Вишняков возмущенно заворочался на скрипучей койке.

– А этот юноша, звездолетчик, бывший ваш товарищ – он бы себе такого не позволил. Потому и добился успеха.

Дима поставил кружку на стол и возник из-за шкафа.

– Евгений Петрович, – сказал он, – они ведь бросили Герку там одного.

Вишняков спокойно смотрел в его встревоженное лицо.

– А вас, Вадим, это мучает?

– Нет, не особенно… Просто… Ну, Герка – он самый безответный. То есть беззаветный. Он так искренне во все верит. Скромный, преданный… И именно его… – Баранов покраснел.