Морозное, насыщенное мерцанием снега утро. Я стоял за воротами кладбища, весь в сиянии холодных хрусталиков. Я делал шаг - и толстые упругие насыпи снега послушно скрипели под теплыми тяжелыми сапогами. Я стоял и не хотел шевелиться. Солнце не грело, но бодрило мое сознание. Я любовался чистотой и тишиной своего дома. Мне было спокойно и умиротворенно.

Где-то за спиной я услышал подъезжающий автомобиль. Сегодня привезли юношу, который, как верить слухам покончил жизнь самоубийством. Процессия была скромная и тихая. Родители умершего стояли тихо, быть может, ощущая неловкость, в отсутствии священника. Возле гроба возложили ярко красные розы. На белом торжествующем снегу - они выглядели еще более трагически. Алые, кроваво алые розы замерзали и умирали потихоньку, неспешно, как тот, кому они были принесены.

Мы стояли с Павлом в стороне, не желая мешать этой скромности. Среди не многочисленных родственников стоял белокурый юноша. Он единственный из всех присутствующих, позволял себе ронять крупные слезы. Но он это делал так тихо и незаметно. Я спросил у Павла:

– Не могу понять. Если Господь так возлюбил нас - почему же отказано самоубийцам?
– этот вопрос всегда волновал меня, и при всем уважении, я ни как не мог найти ответ на этот крик.

– Не положено.
– сипло ответил Павел утирая холодный нос.
– Забирать жизнь - только во власти Божьей.

– Я это знаю, Павел. И все равно!
– я старался говорить тихо.
– Ну неправильно это как-то. Ты же знаешь, он это сделал не однозначно от любви. Может ему было больно жить и видеть всю эту прорастающую ото всюду жестокость и ложь? Ему было невыносимо от себя самого и мира вокруг и внутри него...

– Не нравится - живи иначе.
– сухо отрезал Павел и двинулся к родственникам. Гроб начали опускать. Молча, провожали взглядом капсулу все присутствующие. Мать покойного была вылита словно из стали. Она не стонала и не бросалась в могилу за сыном. Она стояла молча, как вкопанная. Такая черная и изнеможенная внутренней болью. И я отметил для себя, что в своей скорби она была прекрасна...

Пустая холодная комната. Окна плотно забиты прогнившими от сырости досками. На стенах пятна цвели образуют зловещие континенты, они расходятся и сходятся в магическом устье неизвестных ржавых рек. Из мебели, в одинокой покинутой комнате находится только огромная раковина. Керамическая, украшенная трещинами и выбоинами раковина бесхозно валяется возле забитого окна. Она оторвана от основной системы и теперь кажется такой жалкой и брошенной. Однако внутри раковины, не менее дерзко и отчаянно лежит кусок темно красного мяса. Этот овальный кусок с запекшейся кровью и вывернутыми наспех сухожилиями отдаленно напоминает чей-то язык. Он уже не шевелится и не производит ни каких сложных и пафосных звуков. Он просто лежит и быть может, пугает того, кто осмелится на него взглянуть.

А еще, в этой странной комнате вблизи покинутой раковины стоит не менее проржавевшее ведро с водой. Это не большое металлическое ведро. Возможно, оно когда-то принадлежало ребенку, так как на блеклых выцветших боках, все еще можно угадать некогда яркие цветы-ромашки. И возможно оно было синего цвета, а изображенные цветы переливались от белого к лиловому. Это постаревшее ведро до краев наполнено мутной водой. Погнутая ручка перекошена набок, тем самым уродуя не только сам сосуд, но и весь баланс этой холодной мрачной комнаты.

Из темноты, холода и сырости вдруг возникает громадный пес. Этот бедняга подходит не смелым, уставшим шагом к зловещей раковине. Его шерсть взъерошена и сбита, по спине расцвела лишаевидная роза. Он голоден и хочет пить. Он бродит безнадежно по комнате, проверяя поочередно то раковину, то полное воды ведро. Глаза его воспалёно красные, сухой потрескавшийся нос производит хриплое прерывистое сипение. У него уже нет сил лаять или скулить, он просто ходит по периметрам комнаты, словно безмолвный узник, будто призрак в собственной клетке, а быть может это и есть призрак? Это молчаливое, лишенное языка создание страдает, не в силах помочь ни себе, ни тому, кто иногда заходит в его холодное безнадежное пространство...

– Вы снова здесь?
– осведомилась женщина в черном. Она неподвижно сидела у той самой могилы, где сидела неделю назад и где просидела уже около пяти лет.

– Сегодня крайне холодно, но так прекрасно.
– говорил я с ней.

– Вы очень любите свою работу?
– спросила женщина, поправляя оранжевый шарф. Ее руки были спрятаны в теплые перчатки, и мне стало жаль, что я не могу увидеть ее тонкие пальцы, эластичную натянутую кожу рук и прозрачные вены.- Вы знаете, иногда работа может стать клеткой.
– продолжала она не дожидаясь моего ответа.
– И вообще. Любить категорически опасно.

– Опасно?
– удивился я.
– Насколько мне известно, большая часть людей только и стремится к ней.

– Вы ничего не знаете о любви...Любовь - таит в себе много страстей и немыслимых опасностей.
– женщина в черном поднялась и повернулась ко мне в неизменной вуали.
– Она очень опасна. Мы должны быть всегда осторожны. Всегда. Где бы ни были...- она хотела еще что-то сказать, я это понял по ее сбившемуся, но прерванному дыханию. Однако, она попрощалась со мной, а я в нерешительности продолжил свой обход по излюбленным тропам...