Сговорившись отдать Гайзулле пятую часть того, что намоют, они вошли в дом. Гайзулла по-прежнему сидел у окна, бросая на Нигматуллу испуганные и ненавидящие взгляды. Кулсубай подошел к нему и тихо заговорил.

Издали Нигматулла видел, как мальчик отрицательно качает головой. Съеженный, испуганный, как бы готовый каждую минуту вскочить и убежать, Гайзулла был похож на одичавшую кошку. Чтобы не мешать разговору, Нигматулла отошел подальше, к нарам, где спала Нафиса. Девушка лежала на боку, подложив руку под голову. Одна коса упала с нар и свешивалась до самого пола. «Красивая, —подумал Нигматулла, глядя на нее. — Хажисултан хоть и старик, а губа у него не дура! Эх, жаль, что не девка, взял бы ее». В это время Кулсубай окликнул его и, когда Нигматулла обернулся, подмигнул, указав глазами на дверь. Нигматулла нехотя вышел во двор. Но и после того, как он ушел, мальчик продолжал молчать и коситься на дверь.

Кулсубай обратился к Фатхии, только что пришедшей от соседей:

— Апай, скажи Гайзулле, зачем он меня боится? Я ничего, роме добра, ему не хочу…

Фатхия погладила сына по голове:

— Ну, чего ты? Знаешь, сколько агай принес нам в дом добра? Без него мы совсем пропали бы! Не бойся агая, сынок, он хороший… Брить бы тебя пора, нехорошо ходишь. — Она еще раз провела ладонью по голове сына и опять ушла к чувалу. Мальчик подсел ближе к курэзэ, обхватил руками его голову и стал шептать ему на ухо. Курэзэ кивал головой.

— Агай, забыла тебя спросить, — заговорила опять Фатхия. — Что нужно от нас этому Нигматулле? Иду сейчас, смотрю, а он в сенях стоит…

— Молодой, видно; нашу Зульфию высматривает, — отшутился Кулсубай.

Гайзулла тем временем оживился и говорил уже громко, не скрываясь, он то и дело хватал курэзэ за руку и даже покраснел от возбуждения. Когда он кончил говорить, Кулсубай встал и поставил у нар самовар.

— Чайку, что ли, апай? — сказал он, обращаясь к Фатхии. — И Нафисе надо дать, она утром не пила.

Пока он возился с самоваром, мальчик выскользнул за дверь, вдруг там послышался шум упавшего ведра и какая-то возня. Кулсубай подбежал к двери, распахнул ее и оцепенел от неожиданности: Нигматулла держал мальчика за горло и говорил ему что-то сквозь стиснутые зубы. За спиной Кулсубая вскрикнула Фатхия. С минуту стоявший столбом Кулсубай очнулся от крика женщины, схватил Нигматуллу за плечи, приподнял и швырнул его на пол.

— Ты что? Совсем стыд потерял? — бешено закричал он.

— У тебя научился! — Нигматулла поднялся с пола, не зная, куда девать душившую его злобу.

Кулсубай схватил его за руки и вывернул их.

— Знаем, что ты за курэзэ! —прошипел, извиваясь, Нигматулла. — Попомнишь у меня! Я тебе за все отплачу, шельма бородатая!

На улице послышался звук колокольчика, и в дом вбежала запыхавшаяся Зульфия.

— Мама, к нам солдаты едут! —закричала она еще с порога.

При слове «солдаты» Кулсубай, вздрогнув, выпустил своего противника, и Нигматулла тотчас скрылся.

В дом вошли управляющий прииском и черноусый урядник в сдвинутой набекрень папахе.

Аркадий Васильевич огляделся, поздоровался и, подойдя к Фатхии, протянул ей сверток:

— На-ко, хозяюшка, здесь гостинцы твоим ребятишкам.

И управляющий улыбнулся, как бы немного смущаясь, стыдясь собственной доброты. Стекла его пенсне незряче блеснули. Видя, что Фатхия не смеет взять подарка, и зная местные нравы, он положил сверток на передние нары и, вынув из кармана конфету в бумажной обертке, протянул ее Гайзулле. Но Гайзулла тоже, как и мать, не двинулся с места, настороженно глядя на управляющего и следя за каждым его движением. Фатхия, прикрыв лицо концом залатанного платка, отвернулась к стене. Управляющий слегка пожал плечами и обернулся к Кулсубаю:

— А ты что здесь делаешь? Родственник?

— Нет, я мальчика лечу… — несмело ответил Кулсубай.

— Ну, тогда, раз посторонний, выйди и посиди во дворе. — Аркадий Васильевич потер руки. — Разговор есть.

Но как только Кулсубай приподнялся, Гайзулла бросился с криком схватил его за руку:

— А-ага-ай, боюсь! Не уходи-и!

— Да что ты, тебя никто не тронет, — успокаивал Кулсубай. Но Гайзулла все теснее прижимался к нему, не сводя с управляющего наполненных слезами глаз.

— Ну, ладно, останься, коли так, — поморщился управляющий. — И ты, хозяюшка, подсаживайся к нам. — Он достал из портфеля бутылку водки и поставил ее рядом с самоваром на старенькой скатерти с красными узорами. — Вы пьем за твоего старика, чтоб земля была ему пухом! Знал я его, хороший был человек, работящий…

Но Фатхия по-прежнему сидела, отвернувшись к стене, боясь заговорить.

— Ну, если надумаешь, сядешь, — сказал Ар кадий Васильевич, откупоривая бутылку. — Ты— то, я думаю, не откажешься? —обернулся он к курэзэ.

Кулсубаю очень хотелось выпить, но, стесняясь Фатхии, он стал отказываться.

— Я говорю, грех это… — смущенно говорил он, поглаживая бороду, — Я мусульманин, нам этого нельзя, аллах накажет…

Чувствуя, что Кулсубай отказывается только ради приличия, Аркадий Васильевич стал угощать еще настойчивее: