— Что это ты так ее расхвалила? Как сваха! Не за меня ли сватаешь?

— А что? Если и сосватаю, не ошибусь, она нам не чужая, как-никак жена твоего брата!

Хисматулла опять засмеялся:

— Спасибо, эсей, только, кроме Нафисы, мне никого не надо!.. Не люблю я никого, кроме нее, и любить не хочу…

— Вместе жить начнешь, сынок, тогда и любить начнешь, привыкнешь!

— Нет, мама, не заставляй меня жить с Гульямал, не говори об этом!

Мать сходила за водой, вернувшись, молча вытащила из-под нар старый сапог, стала голенищем раздувать огонь в самоваре. Почти сразу из нижних отверстий полетели искры, и самовар затянул свою веселую песенку. Скоро вернулась со двора и Гульямал. Чтобы некто не видел ее заплаканного лица, она взяла веник, подоткнула платье с оборками и стала подметать пол.

— Доченька, попей с нами чаю, — ласково сказала Сайдеямал. Гульямал покачала голо вой — Иди, иди, — продолжала Сайдеямал, — что ты все работаешь да работаешь! Пора и от дохнуть! Садись рядышком, я сама тебе налью… Где твоя чашка?

Гульямал послушно присела на краешке нар и разломила испеченную в золе лепешку. Половину лепешки она положила перед Хисматуллой, а половину еще раз разделила пополам. — Для себя и Сайдеямал, и каждому дала по кусочку корота.

Пили молча. Хисматулла даже не прихлебывал, как обычно, словно боясь разогнать тишину, наступившую в доме; только плескался разливаемый в чашки кипяток… Сайдеямал посмотрела на сына, перевела взгляд на невестку и не выдержала:

— Что вы молчите? Что за черная кошка между вами пробежала?

Гульямал улыбнулась:

— Хисматулла молчит, что же мне говорить?

— А я думал, это ты язык проглотила, — неловко отшутился Хисматулла. — Ну, раз он на месте, тогда все в порядке…

Напившись чаю, Сайдеямал ушла, а Гульямал принялась хлопотать по дому: вымыла и поставила сушить чашки, сбила масло из собранной за два дня сметаны, развела огонь в чувале, зарезала курицу, выпотрошила ее и опустила в казан… Хисматулла уже спал, а она все продолжала возиться у чувала, тихонько мурлыкая себе под нос и поглядывая на спящего. Наконец, устав, она присела к нему на нары и осторожно, чтобы Хисматулла не проснулся, погладила его по голове, провела ладонью по лицу, вздохнула:

— Почему ты меня не любишь?.. Ну, почему?..

Хисматулла беспокойно заворочался, и она поспешила отойти к своим нарам…

Чуть свет Гульямал снова поднялась и по привычке сразу поглядела в ту сторону, где спал Хисматулла. Нары были пусты. Ушел… — подумала Гульямал. — Аллах, я же умру без него! Она поднялась и скорее взялась за работу, чтобы отогнать дурные мысли. Замесила тесто в деревянной кадке, раскатала на доске большие, размером со сковороду, лепешки, затем размешала щипцами в чувале дымящиеся головешки, сгребла угли, положила лепешки на очищенное место и покрыла их горячей золой. Зола, как вода, разлилась по тесту.

— Какая горячая! — удивилась, входя, Сайдеямал.

— Что? — переспросила Гульямал, накладывая сверху угли.

— Говорю, зола у тебя горячая! Когда, бывало, ляжет зола вот так па лепешки, отец Хисматуллы говорил: «Какая горячая!..» —Она помол чала, пригладила платок на голове и спросила опять: — Ты, девка, что, гостей созываешь?

— Нет… — Гульямал вытерла рукавом вспотевшее лицо и улыбнулась: — На дорогу твоему сыну готовлю, он ведь завтра на прииск собирался?..

— Ну, давай, я тебе хоть помогу, — сказала Сайдеямал.

Они проворно вымыли нары, развели мел в жестяной банке, побелили чувал. Поглядывая на невестку, Сайдеямал видела, как грустно ее лицо.

— А ты не видела на улице своего сына? — вдруг спросила Гульямал.

— Нет. А разве он не сказал тебе, куда идет?

— Что говорить? Я и без того знаю, к Нафисе пошел… — силясь улыбнуться, сказала Гульямал. — Не может он ее забыть!

— А ты бы заставила… — тихо ответила старушка.

— Значит, вы не против, мама, если б Хисмат на мне женился?

— Конечно, не против! Как ты могла поду мать, доченька, что я против? Ведь и по обычаю он должен был это сделать, только вот не так он чтит обычаи дедов, как мне хотелось бы… А уж я сама только и думаю о том, чтоб вы были вместе!

— Правда? — Гульямал счастливо улыбнулась, но тут же лицо ее помрачнело, и она сказала, тяжело вздыхая: — Не любит он меня… Чего я только не делала, мама! И чаем вороженым его поила, все равно не подействовало… Уж если кто не любит, ничем не заставишь!

— Чаем? Смотри у меня, еще отравишь его какой-нибудь нечистью! Погоди, дай срок, полю бит, — притворно сердито сказала Сайдеямал и добавила серьезно: — Куда ж он ушел? Темно уже… Может, выйдешь, поглядишь?

Гульямал, будто только этого и ждала, наспех накинула камзол и выскочила из дому. Сайдеямал улыбнулась: «Эх, и я, когда молодая была, вот так же за своим Хуснутдином бегала…» Она вздохнула, вынула из чувала лепешки, ладонью стряхнула с них золу и обтерла тряпкой. В доме вкусно запахло свежевыпеченным хлебом. Скоро во дворе послышался скрип снега под чьими-то легкими, быстрыми шагами; вбежала, запыхавшись, Гульямал, и морозом пахнуло из дверей.

— Идет! — сказала Гульямал, торопливо вешая камзол на стену и усаживаясь рядом.