— Иду праздничные угощенья собирать… — удивившись, что незнакомец не знает о том, что сегодня праздник, ответил Загит.

— Скажи уж сразу, что побираешься, милостыню просишь! — усмехнулся человек в мундире.

— Постой! — махнул рукой бородатый и снова повернулся к Загиту: —Давно здесь бегаешь?

— Только что вышел.

— А такой бумаги никто тебе не давал? — Бородатый показал ему листок с черными значками и закорючками.

— Нет, агай, такой я не видел, — с интересом рассматривая бумагу, ответил Загит. — У муллы нашего, говорят, бумага есть, вы к нему зайдите — может, и одолжит вам…

— Э, да что там, не знает он ничего! — рас сердился человек в мундире. — Пошли дальше!

Загит побежал от дома к дому, но почти везде уже побывало до него много детей, и в некоторых домах, устав от этого нашествия, уже закрыли ворота. Потеряв надежду, Загит понуро возвращался домой, как вдруг его окликнул стоявший у ворот Хажигали.

— Зайди ко мне! Что ты грустишь, дитя мое? Не надо, праздник для того, чтобы люди радовались! — сказал он, ведя мальчика в дом. — Мать, что у тебя там? Давай сюда, а то совсем замерз малай!

Жена Хажигали поставила перед мальчиком чашку с большим куском жирного мяса, и Загит принялся за еду. Капли жира падали в тишине на пол, остывая белыми восковыми пуговками под ногами мальчика. Вспомнив, что отец голоден, Загит хотел положить мяса к себе в мешочек, но Хажигали остановил его:

— Выносить из дома нельзя, сынок, счастье наше унесешь, разве ты не знал? Садись, грешно кушать стоя… — Он надел на бритую голову старую, выцветшую тюбетейку, поправил концы висящих усов и, проведя ладонью по худощавому лицу, подсел к мальчику. — Что на улице слышно?

Загит рассказал про незнакомца, показавшего ему бумагу. Хажигали оживился, узкие глаза его заблестели.

— Слышал, слышал… Говорят, ее и на заводе разбросали, и на прииске! А знаешь, что там написано?

Мальчик помотал головой, уплетая мясо за обе щеки.

— Там против царя написано, и против бога чей, и еще против нашего хозяина! — Хажигали негромко рассмеялся. — Есть же на свете люди с львиным сердцем, ай-яй-яй! Как ты думаешь, кто это мог написать!

— Нашел, у кого спрашивать! — не отрывая взгляда от прядильного гребня, вмешалась в раз говор жена — Что может знать ребенок…

— Молчи, старуха! — цыкнул Хажигали. — У того бородатого котелок варит, знает, у кого спрашивать! Дети всегда больше взрослых знают… — Хажигали помолчал и снова беззвучно рассмеялся. — Разве хозяин золота считает деньги? Да он ими самовар растапливает, если тот не вскипает! Вчера, говорят, в гости к Хажисултану приезжал… Не знаешь, не уехал еще?

— Видел вчера, как приехали… — сказал За— гит. — Только их там много было, и все толстые, я не разглядел, какой из них начальник!..

— Отец дома сидит?

— Дома…

— Что делает?

— Ничего…

— Та-а-ак…

— А что? — Загит поднялся.

— Да нет, ничего, гляди, не рассердился бы отец, что ты так долго ходишь? Иди-ка домой, сынок!

На улице по-прежнему было многолюдно. Вдруг мимо Загита пробежали несколько мальчиков.

— Хозяин золота! Начальник золота! — кричали они.

Народ валом повалил к дому Хажисултана…

Почти сразу после этого послышался звон медных колокольчиков, и кошевка, запряженная парой рысаков, как вихрь, промчалась мимо Загита.

— Вот это кони! — восхищенно сказал кто-то сзади.

— Говорят, что коренного саврасого ему вчера Хажисултан-бай подарил!

— Не ври, ты что, такой же балаболкой, как Шарифулла, стал? Он же вчера на этом же саврасом приехал!

— Зачем так плохо говоришь обо мне? — спросил подошедший Шарифулла. — Разве я та кой уж врун?

Одного его появления было достаточно, чтобы все засмеялись.

— Ба, да ты легок на помине! Как из-под земли вырос! — сказал тот, что, сначала назвал его балаболкой. — Чего ж ты удивляешься? Разве зря тебя люди хвастуном зовут? Все только хвалишься да кичишься — разбогатею, разбогатею! А сам по-прежнему в драных лаптях ходишь! — И парень гулко захохотал, широко открывая рот и закатывая глаза.

— Не смейся, кустым, не смейся, еще в ножки кланяться придется! — Шарифулла закосил глазами и, высунув кончик языка, облизал по трескавшиеся от холода губы. Слова его вызвали в толпе еще больший смех. — Мое время впереди! — Шарифулла сердито стукнул себя кулаком в грудь. —Дай бог, пока все идет хорошо.. Не верите? Тогда смотрите, какую медаль пода рил мне вчера большой начальник! — И Шарифулла ткнул пальцем в кружок, вырезанный, видимо, из консервной байки и висевший у него на груди рядом с прочими побрякушками.