В иных местах, там, где легко было причалить, лодка останавливалась. И Гедеон Спилет, Герберт, Пенкроф, с ружьями наперевес, в сопровождении Топа обследовали берег. Здесь попадалась не только дичь, но и полезные растения, пренебрегать которыми не следовало; юный натуралист был очень доволен, ибо он открыл разновидность дикого шпината из семейства лебедовых и множество крестоцветных растений, принадлежащих к роду капустных, - их, без сомнения, можно было выращивать, пересадив на другую почву; тут росли кресс луговой, хрен, репа и небольшие, в метр высотой, покрытые пушком, кустистые растения с коричневатыми семенами.

–  Знаешь, что это за растение?
– спросил Герберт моряка.

–  Да это табак!
– воскликнул Пенкроф, которому, очевидно, доводилось видеть свое излюбленное зелье только в трубке.

–  Нет, Пенкроф!
– ответил Герберт.
– Не табак, а горчица.

–  Горчица так горчица, - сказал моряк, - но ежели случайно, сынок, на глаза тебе попадется табак - не пренебрегай им.

–  Найдем и его когда-нибудь!
– заметил Гедеон Спилет.

–  Вот было бы хорошо!
– воскликнул Пенкроф.
– Право, в тот день у нас на острове только птичьего молока не будет!

Они тщательно выкапывали различные растения, переносили их в пирогу, из которой не выходил Сайрес Смит; он сидел в ней и о чем-то размышлял.

Журналист, Герберт и Пенкроф высаживались несколько раз то на правом, то на левом берегу. Правый был не такой крутой, а левый более лесистый. Инженер определил по компасу, что от первой излучины река течет с юго-запада на северо-восток почти по прямой линии на протяжении трех миль. Быть может, дальше ее течение менялось, и она поворачивала к северо-западу, к отрогам горы Франклина, откуда, вероятно, и брала начало.

Гедеону Спилету удалось поймать на берегу двух самцов и двух самок из семейства куриных. То были птицы с длинными и тонкими клювами, длинной шеей, короткими крыльями и без признаков хвоста. Герберт был совершенно прав, определив, что это скрытохвосты, и тут же было решено, что они станут первыми обитателями будущего птичника.

Но до сих пор ружья молчали, и только когда появилась красивая птица, похожая на зимородка, в лесах Дальнего Запада раздался первый выстрел.

–  Узнаю ее, - крикнул Пенкроф, ружье которого словно само выстрелило.

–  Кого вы узнаете?
– спросил журналист.

–  Да птицу! Она-то и улизнула от нас, когда мы в первый раз исследовали остров, - в ее честь мы окрестили лес!

–  Жакамар!
– воскликнул Герберт.

И правда, это был жакамар - прекрасная птица с довольно жестким оперением, отливающим металлическим блеском. Несколько дробинок убили жакамара наповал, и Топ принес его в лодку, а за ним с дюжину хохлатых попугайчиков из семейства парнопалых, величиною с голубя; оперение у них яркозеленое, полкрыла - малиновое, а на хохолке - белый ободок. Юноше принадлежала честь удачного выстрела, и он был очень горд. Попугайчики вкуснее жакамара, - его мясо жестковато, но Пенкрофа было трудно убедить, что на свете найдется дичь лучше, чем убитый им жакамар.

В десять часов утра пирога очутилась у второй излучины реки - в пяти милях от устья. Путешественники устроили привал, позавтракали и отдохнули с полчаса в тени высоких красивых деревьев.

Ширина реки достигала тут шестидесяти - семидесяти футов, а глубина - шести. Инженер заметил, что в реку впадают многочисленные притоки, делая ее полноводнее, но что все эти речушки несудоходны. Лес же, который поселенцы называли лесом Жакамара, а также лесом Дальнего Запада, тянулся все дальше, и казалось, ему нет конца. Но ни в чаще, ни у берега реки ничто не свидетельствовало о присутствии человека. Путники не обнаружили ничего, что говорило бы о том, что здесь есть люди, и было ясно, что топор еще не касался деревьев, что охотничий нож еще не рассекал лиан, перекинувшихся со ствола на ствол, среди непроходимого кустарника и высоких трав. И если люди, потерпевшие кораблекрушение, и высадились на острове, то, очевидно, нашли убежище где-нибудь на берегу, у самого моря, а не здесь, в непроходимых зарослях.

Поэтому-то инженер и торопил товарищей, - он спешил добраться до западного берега острова Линкольна, по его расчетам находившегося по крайней мере в пяти милях. Они снова пустились в путь, и хотя им казалось, что русло реки ведет их не к берегу, а скорее к горе Франклина, все же было решено плыть до тех пор, пока под днищем пироги будет достаточно воды, - так сохранялись силы и выгадывалось время; если бы они пошли лесом, им пришлось бы прокладывать дорогу топором.

Но вскоре течение перестало помогать им, может быть оттого, что ослабел прилив - действительно, в этот час пора было начаться отливу, - а может быть оттого, что прилив не чувствовался на таком расстоянии от устья реки Благодарения. Пришлось взяться за весла. Наб и Герберт уселись на банку, Пенкроф - за кормовое весло, служившее рулем, - и пирога снова поплыла вверх по течению.

Чем дальше плыли они к лесам Дальнего Запада, тем реже становился лес. Деревья росли не так густо и даже кое-где стояли поодиночке. Но именно потому, что между ними было много места, света и воздуха, они разрослись на приволье и были великолепны.

Какие роскошные представители растительного мира встречаются в этих широтах! Посмотрев на них, ботаник без колебания определил бы, на какой параллели лежит остров Линкольна.

–  Эвкалипты!
– крикнул Герберт.

И действительно, то были величественные деревья, последние исполины субтропической зоны, сородичи тех эвкалиптов, что растут в Австралии и Новой Зеландии, лежащих на той же широте, что и остров Линкольна. Иные из них были высотою в двести футов. Окружность ствола достигала у основания двадцати футов, а кора, по которой стекала душистая смола, была толщиной в пять дюймов. Нет на свете ничего чудеснее и своеобразнее этих огромных деревьев из семейства миртовых, листья которых повернуты ребром к свету и не загораживают солнечных лучей, доходящих до самой земли!