Камилла проснулась рано. Ее разбудил кошмар. Ей приснилось, что д'Артаньяна опять схватили и ведут на казнь. Она позвала камеристку, спавшую в смежном с комнатой ее госпожи помещении.

— Поверишь ли, Мадлен, — сказала она, — во сне я видела, что того гасконца, которого господин комендант вчера освободил из-под стражи, опять собираются казнить.

— Сон в руку, сударыня, — отвечала Мадлен с деланным простодушием, украдкой наблюдая за своей госпожой. — Не прошло и четверти часа с тех пор, как стража провела его через двор.

— Что ты говоришь, Мадлен?! Этого не может быть! Ты, верно, ошиблась. Верно, это кто-то другой! — вскричала Камилла, выдавая себя в искреннем порыве чувств.

— К несчастью, это так, мадемуазель. Это был тот самый красивый гасконец. Его разместили в комнате в правом крыле, а теперь там пусто и караул снят. Что с вами, госпожа? Вы так побледнели, на вас просто лица нет!

Д'Артаньян взошел на деревянный помост.

— Я не вижу священника, — сказал он.

— Он слишком ослаб от голода, — был ответ.

— Тогда пусть это будет кто-то, кто мог бы отпустить мне грехи. Это не по-христиански — умирать без исповеди, — сказал д'Артаньян.

«Зачем я говорю им все это? — подумал он в то же время. — Быть может, я просто малодушно пытаюсь оттянуть неизбежное?»

Барабаны мерно и мрачно выбивали траурный марш.

«Они просто бьют в барабаны — это никакой не марш, — подумал мушкетер. — Удивительно, какие глупости лезут в голову за минуту до смерти. Однако ничего удивительного — мне часто приходилось рисковать жизнью, но в драке, а не на эшафоте. Я еще не привык. И вряд ли уже успею привыкнуть».

— Итак, сударь, — сказал палач, подходя к нему. — Наденьте капюшон.

— Это еще зачем?

— Наденьте — это обычная вещь. Так делают.

— Никаких капюшонов. Я хочу смотреть на солнце.

— Как хотите, — произнес палач, затягивая петлю на шее д'Артаньяна.

Грубая веревка царапала горло, и д'Артаньян непроизвольно завертел головой, пытаясь освободиться от петли.

— Приготовьтесь, — сказал палач.

Барабанная дробь заглушила его голос. Офицер взмахнул рукой, и по его знаку барабаны разом умолкли. И тогда все услышали отчаянный крик:

— Стойте! Стойте! Остановитесь, говорю вам!

Это был голос коменданта Ла-Рошели г-на Жана Гитона. Он бежал, отчаянно размахивая руками, в шляпе, съехавшей набекрень.

Д'Артаньян взошел на деревянный помост

— Ни с места, палач! Приговор отменен! — выкрикивал он издали.

Палач, собиравшийся выбить опору из-под ног д'Артаньяна, остановился в нерешительности. Офицер замер с поднятой рукой.

Следом за комендантом бежал Гарри Джейкобсон, придерживая длинную шпагу, хлопавшую его по ногам. Как он ни торопился, все же комендант обогнал его.

Глава города добежал до помоста, на котором стоял д'Артаньян, и сбросил петлю с его шеи. Удостоверившись, таким образом, что мушкетеру больше ничто не грозит, он в изнеможении опустился на помост, не в силах произнести ни слова. Тяжелое, прерывистое дыхание его казалось неестественно громким в наступившей тишине.

— Хорошо, что вы, господин комендант, все же питались намного лучше остальных, — заметил д'Артаньян. — Иначе вы не успели бы добежать вовремя.

В ряду человеческих качеств, высоко ценимых во все времена, почетное место по праву принадлежит верности. Здесь мы подразумеваем то чувство, которое испытывает преданный слуга к своему господину.

Не случайно мы завели разговор о слугах. Нам кажется, что некоторые из них безусловно достойны нашего внимания — например, г-да Планше и Гримо.

Действительно, если бы этих двух хорошо знакомых читателю героев нашего повествования не было с д'Артаньяном в Ла-Рошели, судьба его могла оказаться иной. Каждый из них сыграл свою роль: Планше, охраняемый солдатами, — роль посланца мадемуазель де Бриссар к Гримо, Гримо — посланца все той же доброй феи к мэтру Франсуа Буало. Предчувствие и на этот раз не обмануло Атоса. Гримо сделал свое дело.

Выслушав Планше, он кивнул головой и вскоре исчез. Умение, вернее привычка появляться и исчезать незаметно бесшумно выработалась у славного Гримо за годы службы у Атоса. Безмолвный и невозмутимый Гримо, тенью следовавший за господином, появлявшийся тогда, когда в нем была нужда, и словно бы растворявшийся в воздухе, когда надобность в нем отпадала, оказался самым подходящим кандидатом на роль посланца Камиллы.

Выполнив поручение, Гримо без лишнего шума возвратился на фелуку. В наступившей темноте он, как дух ночи, возник на палубе, окончательно материализовавшись лишь в каюте, где находился Планше.