Уравновесить как-то голод, истощение и выход на работу, обеспечив в то же время нормальную освобождаемость в амбулатории по болезни — все это было чрезвычайно трудно. По утрам на разводе Леву обступало множество мужчин и женщин, и все молили об освобождении от работы. Ввиду этого начальник обычно гнал Леву подальше от проходной, где происходил развод. Но Лева сознавал, что его обязанностью было — быть именно там, при разводе, чтобы в зимнее время не выходили на работу недостаточно одетые, плохо обутые и больные. И все-таки всех больных и ослабших невозможно было освободить. Да и где тот критерий, что один человек уже не может идти на работу по истощению, а другой — еще может?

Этот вопрос поднимал в душе Левы целую бурю; он переживал страшные муки.

Однажды, отвернувшись от наступавшей на него толпы, он взглянул на белый снег, и кого же он увидел? Там, на снегу, он ясно увидел никогда незабываемый им облик Христа в терновом венце. Губы Христа шевелились. Он что-то шептал. Глаза и все обезображенное лицо выражали нечеловеческие муки и страдания.

Сначала Лева как бы застыл на месте, а потом бросился бежать. Сердце его разрывалось на части от рыданий. Кто он? Что он подносит к устам Спасителя? И что ему делать? Объявить всех желающих получить освобождение от работы нетрудоспособными? Идти к начальнику, просить улучшить питание людей? Снизить нормы выработки? И то, и другое, и третье было одинаково нереально. Оставить медицинскую работу? Но вряд ли кто другой сможет на его месте сделать лучше и больше…

И он мучился. Страшно мучился, наблюдая все и сознавая себя каким-то ничтожным винтиком в этой машине, которая так же, как и все, из последних сил работала на фронт.

Как-то в конторе, просматривая начисление хлеба, Лева заметил, что свои рапорты бригадиры писали на старых листах славянского Евангелия. Как известно, с бумагой в те дни было особенно трудно, и из Белорецка, кто только мог, привозили старые книги и на них писали отчеты, рапорты о выработке бригад и прочее. Поиски обнаружили, что случайно попавшее сюда славянское Евангелие было уже полностью израсходовано, и хотя рапорты все же являлись документами, которые хранились и подшивались, Лева все же по договоренности с бухгалтерией взял часть их, и хотя они были разграфлены и исписаны, а сам он плохо знал славянский язык, но все же с большим наслаждением читал об отдельных событиях из жизни Спасителя. Эти листочки, как драгоценность, он хранил долгие годы.

С фронта поступила разбитая фашистская техника. Она шла в домны на переплавку. Однажды, обходя, под конвоем, производство, Лева забрался в фашистский танк и там раскрыл коробку с радиоаппаратурой. В этом деле Лева был совершенно несведущ, однако всевозможные катушки все же забрал с собой.

Вскоре он нашел магнит, надел одну катушку, а против магнита прикрепил сделанную из жести клистирную кружку, соединил с радиотрансляционной сетью, и у него в амбулатории получился прекрасный громкоговоритель. Теперь Лева каждый день включал его и слушал, что происходит на фронтах. Маруся по-прежнему писала ему. В начале 1944 года она была на Белорусском фронте. В одном из своих писем она прислала Леве известное стихотворение К.Симонова «Жди меня, и я вернусь, только очень жди». И Лева ждал, молился и верил, что Господь сохранит ему его маленькую Марусю.

…Война продолжалась, и люди гибли. В колонию доставляли целые тюки обмундирования, снятого с солдат. Белье было в крови, изодрано. Это белье клали в чаны, там оно отмачивалось, стиралось, затем чинилось и его вновь использовали для обмундирования заключенных.

Подспорьем в питании заключенных стал яичный порошок и консервы, которыми снабжали нашу страну союзники из-за океана. Но все это, однако, было далеко не выход из положения. Лева отдавал работе все время и чувствовал себя очень слабым. Иногда у него появлялось нечто вроде сознания или чувства удовлетворения своей работой, иногда же он приходил в отчаяние.

Однажды утром, перед приемом, он помолился, чтобы Сам Христос присутствовал на его приеме. Прием шел отлично. Вот он отпустил одного, назначив ему капли, дал добрый совет. К слову сказать, Лева всегда старался обходиться с больными чутко, вежливо. Никого он не называл симулянтом. Вот больной, измученный, серый, выходит из дверей приемной. И вдруг, словно голос спросил Леву:

— А если бы это был твой родной брат Веня, ты бы так же к нему отнесся?

Леве стало ясно, что он относится к своим больным далеко не так, как следовало бы — далеко не по-братски.

Вот вошла пожилая, седая женщина. Она жаловалась на боли в пояснице, говорила, что не в силах перебирать картофель в овощехранилище. Лева смазал ей поясницу йодом, рекомендовал тепло, но от работы все же не освободил. Она выходила, а голос спросил его:

— А что бы ты сделал, если бы эта заключенная была твоя родная мать?

Вошел изможденный рабочий, стал показывать свои разбитые руки, жаловаться на общую слабость, головокружение. Лева смазал руки на трещинах, дал выпить рыбьего жира и пообещал, при случае, зачислить в команду слабосильных. Рабочий ушел, а голос спрашивал Леву:

— Это заходил Я САМ, изможденный, истомленный в виду наименьшего, ничего не значащего человека. А как ты отнесся ко Мне?

И Леве стало ясно, что он ужасно плохой христианин, что он совсем не тот, каким должен быть по Евангелию. И он страдал, страдал и мучился в душе своей. Но изменить что-либо был не в силах.

Лева получал медикаменты не только через санчасть колонии, но и по договоренности с начальником железнодорожной станции Запрудовка, получал медикаменты из городской аптеки. Ходил он туда в сопровождении конвоира, державшего винтовку на изготове. В аптеке к Леве относились внимательно, дружелюбно и что можно давали. Направляясь в аптеку, пользуясь благорасположением конвоира, заходил в городскую библиотеку и записался в число ее читателей. Там можно было достать многие книги, каких не было в библиотеке КВЧ. Некоторые книги не полагалось выдавать «на руки», но Лева тут же в душе обращался к Отцу Небесному, и библиотекарша смягчалась и выдавала ему желаемое. Так Лева прочел «Избранные места из переписки с друзьями».