Каждое слово своей речи они сопровождали утонченным матом. И вот — Лева среди этих людей. Привели еще партию из карцера. Ни у кого из них не было никаких вещей. Покормили в столовой и повели к вахте.

День стоял удивительно солнечный. Местами земля совсем освободилась от снега, журчали ручьи, в воздухе пахло особым запахом приближающейся весны. Голубое небо — и вдали чудные горы, зеленые, синие, сливающиеся в легкой дымке с небом. Как хороша, как прекрасна весна! Но Лева был словно под черным колпаком.

— Что это? — задавал он себе вопрос. — За что?..

К этапу подошел начальник санчасти. Он всегда был обязан присутствовать при отправке. Увидев Леву, махнул ему рукой. Лева подошел к этому седому, видавшему виды врачу. Он с какой-то грустью посмотрел на Леву и сказал:

— Я хлопотал о вас, нам работники очень нужны, в колоннах совершенно не хватает фельдшеров, но получил отказ. Вас запрещают использовать на медработе. Какой-то вы странный преступник.

И тихо добавил:

— Но не унывайте. Тут на эту колонну назначен фельдшер, хотя и с уголовным прошлым, но неплохой парень.

Обыск. Партия вышла на зону. Окружили конвоем. Обычное предупреждение начальника конвоя: «Не отставать, не растягиваться! Шаг вперед, шаг влево будет считаться как попытка к побегу. Приказываю конвою открывать огонь без предупреждения».

Ввиду того, что этап состоял из самого отчаянного сброда, конвой был усиленный. Этап тронулся, завыли собаки, сопровождающие его.

Вначале идти было легко. Шли по укатанной дороге, по которой ходили автомашины.

По небу поползли белые облака. А в голове у Левы тоже ползали, застилая всякую радость, бесконечные мысли. Все теперь было ясно, и прав был тот инженер, товарищ по заключению, который говорил, что добиваться истины, правды — это только озлоблять следственные органы, вредить этим самому себе. Да, все попытки добиться правды не привели ни к чему. И вот теперь на него, видимо, написана специальная характеристика, и все пути, даже в заключении для него закрыты.

Открыта только одна дорога — страданий и медленной смерти в тяжелых условиях. «Да, они, конечно, желают только уничтожить меня, — думал он. — Им не нужны никакие мои способности, ни мой труд. А нужно одно — чтобы я ушел с лица земли».

Вечерело. Солнце спускалось. И, несмотря на то, что Лева шел, понурив голову, оно светило ему прямо в глаза.

Этап остановился. Около Левы сбоку был какой-то кустарник, и на нем почки были набухшие, вот-вот, кажется, и лопнут, зазеленеют. Лева коснулся их и потом поднес руку к лицу. Пахло чем-то душистым, на ладонях были следы клейкого сока. Все оживало, все будет жить. Весна. А ему нужно умирать — умирать медленно, но верно…

И он вспомнил мать, близких, семью, верующих. Кто знает, может быть, уже не придется встретиться. Он знал, что значат эти полуштрафные колонны, состоящие из неисправимых рецидивистов. Было тоскливо, ужасно, кажется, безнадежно.

Он стал молиться. Все рассказывать своему Отцу, своему лучшему другу Иисусу Христу. И вот, несмотря на то, что стало темнеть и этап погнали с поспешностью, чувствовалась усталость, а проходить пришлось каким-то болотом и ноги Левы совсем промокли в холодной воде, — на душе Левы становилось все светлее, радостнее. Он обращался к Богу, смотрел в небо, на облаках которого догорали краски вечерней зари, и верил, что с ним Иисус, и Он поможет перенести все испытания и сделает так, как лучше. Невидимые лучи любви Божьей с безграничных высот проникали в душу, озаряли ее особым, невидимым светом, и ему было хорошо. Он как будто перестал чувствовать усталость и то, что ноги его застывали от холодной сырости. Он всем сердцем ощущал любовь Божью и становился спокойнее: если умереть за Христа, то Он поможет, если же жить для Него, то Он поведет и прославится. «Да будет воля Твоя!"— шептал он.

Этап подошел к двум огромным бревенчатым баракам, огороженным колючей проволокой. Их никто не встретил. Эти бараки были, видимо, уже покинуты строителями и их использовали как место ночевки для этапов. В бараках было холодно, но зэки быстро разожгли железные печи, и стало тепло.

На нарах места хватало всем. Это было счастье, так как пол был очень грязный от липкой, темной грязи, натасканной ногами со двора. Этапникам выдали порцию хлеба, соленой рыбы. В бачках была холодная вода. Утром начальник конвоя обещал дать кипяток.

Коптили, мерцали две керосиновые лампы. Был полумрак. Лева искал кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить, подружиться. Но кругом были воры, жулики, смотревшие на него с каким-то презрением.

«Хорошо, что вещи не со мною, — подумал Лева, — их везут отдельно на подводе, а то бы здесь от них не осталось и следа».

Он расположился на верхних нарах. Урки улеглись, не разуваясь, Лева же представить себе не мог, что он будет спать в сырых ботинках. Он снял их, отжал портянки, которые положил под себя. Теплый ватный бушлат не снял, а еще плотнее закутался в него. Ботинки поставил рядом, у головы. «Украдут», — думал он. А лишиться ботинок — это страшное дело. Ведь у конвоя запасных нет, а идти босиком — это больше, чем пытка. Он привязал концы шнурков ботинок к пальцам. Помолился, вспомнил 90-й псалом: «Живущий под покровом Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится». Говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»