Мать о верующих почти ничего не писала, только называла имена самых близких. Лева понимал, что после их ареста многие из-за страха, из осторожности, стали еще более малообщительными друг с другом и всячески прятали свою веру от взоров других. Упрекать ли их в том, что многие неспособны были пойти на страдания?

Лева знал, что в беседах, в проповедях как в годы расцвета духовной жизни, так и когда начались притеснения, гонения, мало говорилось о том, что христианин — ученик Христа — должен выше семьи и всего, выше самого себя поставить Христа, нести свой крест и отречься от всего, что имеет. И многие оказались неспособными страдать и замкнулись в гнезде своей семьи. Лева невольно вспомнил некрасовское:

«Эти души кроткие смутилися, и как птицы в бурю притаилися в ожиданьи света и тепла…»

Но он знал, что есть не только притаившиеся, скрывшиеся в ущелье упования на Господа, — есть и такие, которые отступают, уходят в мир.

И о них скорбело сердце его. Он держал, как великую драгоценность, в руках письма матери и знал: вряд ли от кого-нибудь он получит весточку еще. Разве отец напишет или дядя Петя. Это не вызвало ни горечи, ни укора тем близким из молодежи, с которыми некогда были друзьями. Он знал, что как в естественном, так и в духовном мире все происходит закономерно, и то, что возвестил Христос, не может не сбыться. Увеличилась сумма беззакония, и во многих охладела любовь… х

Агитбригада провела в этой колонне несколько дней, и Лева имел еще несколько встреч и бесед с братом Жорой.

Бежали дни, недели, настало лето, приближалась осень. Лева аккуратно получал письма от матери и писал ей. Получил от нее также несколько посылок. В них, кроме вкусного, были медицинские книги, а также листки из духовных журналов, в них мать завертывала продукты. Лева складывал эти листочки и был рад духовным статьям. Особенно радовало его, что мать прислала несколько медицинских книг, которые он просил. Каждую свободную минуту он читал и изучал их и, всячески помогая лекпому, пытался улучшить медицинское обслуживание лагерных больных, следил за чистотой в бараках, за дезинфекцией одежды.

Начальник колонны относился к нему хорошо, и лекпом всячески хвалил ему своего санитара.

Как-то однажды вечером лекпом сказал Леве:

— А ты знаешь, про тебя тут оперуполномоченный спрашивал, не занимаешься ли ты религиозной агитацией, не вербуешь ли кого? А я глаза вытаращил, не будь глупый, и говорю: «А разве он верующий?» А уполномоченный говорит: «Ты не заметил?» Я ответил: «Не заметил, вроде он хороший парень». Он же предупредил: «Смотри, берегись его». В общем, я не выдал, что ты верующий и что я знаю об этом.

После этого разговора Леве стало как-то не по себе.

«В самом деле, — думал он, — что это я живу и никому не свидетельствую о Христе?» Но свидетельствовать не было никакой силы. Его состояние, так же как и состояние многих-многих верующих, находившихся в заключении, можно было выразить стихом одного из псалмов: «Я был нем и безгласен, и молчал даже о добром; и скорбь моя подвигалась» (Пс. 38, 3).

Приехал начальник санчасти Горно-Шорского строительства, он комиссовал больных и ослабших. Увидев Леву, улыбнулся:

– Ну, как, жив? Не пропал?

– Не пропал, — сказал Лева, улыбаясь, – Слава Богу!

– А работники-то мне как нужны! — сказал начальник санчасти. — И что они не разрешают использовать тебя фельдшером? Ведешь ты себя хорошо. Ну, ничего, все устроится, — сказал он и ободряюще кивнул Леве головой.

Начальник уехал. Прошло еще несколько недель. И вдруг прибежал посыльный из УРЧ и сказал, чтобы Лева срочно собирался в этап.

— Господи, что ждет меня? — всполошился Лева. — Опять какие-нибудь мытарства по местам, куда Макар телят не гоняет, или еще что хуже? — Он так привык уже к ударам жизни, что хотя и придерживался по-прежнему своего принципа: «Будь готов, всегда готов, ко всему готов», но это, судя по всему, означало усугубление этих ударов.

Пришел в УРЧ.

– Вы едете в Темиртау, в рудник.

– Это там, где железную руду добывают? — спросил Лева. — Где шахты под землей?

– Да, туда.

Глава 14. Ласки жизни

«Суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом».

Притч. 30, 8.

Вместе с некоторыми другими заключенными Леву направили специальным этапом. Куда, как — заключенные не знали. Только лишь пытались догадываться.

— Я хороший слесарь, — говорил один, — вероятно, меня туда, в мастерские.

— А я бухгалтер, — говорил другой. — Сколько заявлений написал, чтобы меня использовали по специальности. Вероятно, в управлении буду работать.

Лева ничего не говорил. Он уже перестал надеяться на хорошее и не писал заявлений, чтобы его использовали по специальности; он только тайно, в душе, просил Господа, чтобы Он дал ему возможность работать как милосердному самарянину и быть более и более полезным страдающим больным людям.