— Что ты, с ума сошел! Право, с ума сошел! — воскликнул испуганный лекпом.

Лева словно очнулся.

— А я подумал, мы в старой амбулатории и нас грабят, — сказал он, виновато улыбаясь.

– Это все от переутомления, нервы не выдерживают, — заметил лекпом. — Айда спать, я тоже устал.

Он потушил лампу, и они спокойно уснули в своем убежище, бывшей сушилке.

Дела налаживались. Доставили крупу, масло, появился горячий приварок. Люди стали питаться нормально. Кухню возглавлял старый вор Миша. Это был худощавый, очень нервный человек с седеющей бородой. Он сам лично наливал каждому в миску его порцию, и если кто-нибудь пытался «закосить» лишнюю порцию, он прямо бил его черпаком по голове. Мелкие воры его боялись, а старые «паханы» с ним дружили.

Приехала комиссия высшего начальства. Они осмотрели все, сделали свои заключения, вошли в амбулаторию.

– Вот мы были на трассе, — сказал один из них, — и заметили, что, как нигде, ваши люди едят много зеленой травы.

– Это они инстинктивно чувствуют, что там витамины, — сказал лекпом.

Лева ничего не сказал, а про себя подумал: «С голоду это все, люди поистощали и никак не могут досыта насытиться».

Был пасмурный день, что весною бывает редко, но в сущности весна уже кончалась, начиналось лето. Но для Левы этот день был необыкновенно солнечным. Солнечным не потому, что приехала агитбригада, заключенные артисты и музыканты, да не подумает кто-либо, что Леву не интересовали постановки, пение артистов, игра музыкантов. Лева любил искусство, но искусство мира ему не по душе. Причина подобного солнечного настроения Левы сводилась к тому, что среди музыкантов был молодой скрипач, молодой мужчина с каким-то светлым, ясным взглядом темных глаз. Он пришел в амбулаторию, посмотрел на Леву и спросил:

– Вы Смирнский?

– Да.

– Идемте, мне нужно поговорить с вами.

Они вышли. Лева слышал уже о составе прибывшей агитбригады, слышал также и об этом скрипаче. Говорили, что он арестован в Москве и является известным скрипачом Большого театра.

Они пошли тс задней стороне бараков. Остановились. Незнакомец улыбнулся, и в этой улыбке Лева почувствовал что-то родное, необыкновенно близкое. Сердце его радостно и тревожно забилось: что он скажет?

– Я брат ваш Жора! — и он бросился целовать Леву. Из глаз Левы полились слезы. Так давно он не видел ни близких, ни родных по вере. И вот теперь встретились.

– Как вы узнали обо мне? — спросил Лева.

– Когда нас привезли этапом из Москвы, — сказал Жора, — а с нами приехала сестра Шалье и другие, — мы молились, чтобы Господь устроил нас к славе Своей. Сестра Шалье устроилась в бухгалтерии по специальности, а мне предложили работать в агитбригаде. Я долго колебался, как быть; ведь, скажу вам, дорогой брат, моя специальность — скрипач, я работал в Большом театре Москвы, но душа моя была не в театре, и когда туда приходили верующие, например, на «Кармен», я всегда спрашивал их: «Зачем вы пришли сюда?» И вот, попав в заключение вместе с другими нашими верующими, я думал, что освобожусь от всяких светских мелодий и постановок. Но когда мне сказали, что агитбригада будет посещать все строительство, все колонны, я подумал, что этим путем я буду посещать везде братьев, и это будет служение Господу.

– Да, это так! — воскликнул Лева. — Вас сам Господь сюда прислал. Я так истосковался по родным…

– А нашел я вас так, — сказал Жора. — Мне Петя Фомин сказал, что оставили вас, чтобы устроить в госпитале. Там вас не оказалось, и вот я искал по спискам и нашел, что вас отправили сюда.

Лева как-то сразу полюбил брата и расположился к нему.

– Не будем называть друг друга на «вы», — предложил Лева. — Наше обычное «ты» как-то роднее, ближе.

– Да, да, — согласился Жора и обнял Леву. — Давайте присядем здесь на бревне, пока есть время.

Братья сели, и в тихой беседе эти впервые встретившиеся люди говорили друг с другом близко, сердечно, с полуслова понимая друг друга. Только кровь Христа, только родство по Евангелию делает людей истинно родными, настоящими братьями.

Жора рассказал о переживаниях в Москве, о полном разрушении Союза баптистов, о том, что и тех, кто бодрствует, стоит в вере, выслеживают и арестовывают.

Лева рассказывал о своих переживаниях, о тех арестах, которые произошли в Самаре.

– Да, я перед арестом имел точные сведения, — сказал Жора, — что по всей нашей стране льются слезы матерей, жен, детей, отцы которых находятся за слово Божие в тюрьмах. После убийства Кирова всюду, в каждом городе или селе, где были бодрствующие верующие, они были взяты, арестованы.

– Арестовывают не только верующих, — сказал Лева, — но и всех, кто является чем-нибудь подозрительным.

– Но я хочу сказать тебе нечто приятное. Я написал своей жене письмо и передал на волю, чтобы она пришла ко мне на свидание и привезла Библию, и уже получил ответ, что она приедет и привезет просимое. Вот будет счастье — иметь в этих условиях Библию!

— О, это великое дело! — воскликнул Лева.

— Вот тогда, — заметил Жора, — я буду ездить везде в агитбригаде и не просто встречаться с братьями, но и угощать их Словом Божьим.

— Это замечательно, замечательно! — сказал Лева.

Леву позвали в амбулаторию, и на этом их первая встреча закончилась.

– Танцуй, танцуй! — сказал лекпом. — Иначе не дам!

– Я совсем никогда не танцевал и танцевать не буду, — ответил Лева.

– Ну ладно, если ты не танцующий, так дам тебе. Вот тебе два письма, получай.

Это была еще одна причина, по которой этот пасмурный день сделался для Левы солнечным. Писала ему мать. Сколько нежной заботы, любви было вложено в каждую строчку материнского письма. Лева читал и перечитывал дорогие строки, и вся его душа была там, в родном городе, где о нем помнили, о нем молились.